АНТИГОНА. Если каждое утро вставать так рано, наверно, всегда будет так же приятно выйти первой в поле. Правда, няня?

КОРМИЛИЦА. Утро? Была еще ночь! Ты думаешь, обманщица, так я тебе и поверю, что ты ходила на прогулку! Отвечай, где ты была?

АНТИГОНА /со странной улыбкой/. Да, правда, была еще ночь. Только одна я в полях и думала, что уже утро. Это чудесно, няня! Сегодня я первая увидела, как настал день.

КОРМИЛИЦА. Ты была на свидании.

АНТИГОНА /тихо/. Да, я была на свидании.

КОРМИЛИЦА. У тебя есть возлюбленный!

АНТИГОНА /странным тоном, после паузы/. Да, няня, у меня есть возлюбленный. Бедняга!

КОРМИЛИЦА. Боже милосердный! Я думала, что ты вырастешь честной девушкой! Но это даром тебе не пройдет, моя милая! Твой дядя, твой дядя Креон все узнает, будь уверена!

АНТИГОНА /устало/. Да, няня, узнает. Оставь меня в покое.

КОРМИЛИЦА. А Гемон, твой жених? Ты же обручена с ним! Хороша невеста вскакивает в четыре утра и бежит на свидание к другому! Знаешь, что я должна была бы сделать?

АНТИГОНА. Не кричи так, нянечка. Не сердись на меня сегодня.

КОРМИЛИЦА. Не кричи? Так мне вдобавок и кричать нельзя? Вот как! А обещание, которое я давала твоей матери! Знаешь, что она сказала бы, будь она здесь? "Старая дура - да, старая дура, - ты не сумела сохранить мою девочку чистой. И кричала ты на них, и ворчала словно сторожевой пес, и кутала их, чтобы не простудились, и гоголь-моголем пичкала, чтобы были здоровыми; но в четыре часа утра ты, спишь, спишь как сурок, хоть не имеешь права глаз сомкнуть, и они преспокойно удирают, ты приходишь к ним в комнату, а постель давно уже остыла...". Вот что скажет твоя мать, когда я увижу ее на том свете, и мне станет стыдно. Я только опущу голову и скажу: "Да, все это правда, госпожа Иокаста!"

АНТИГОНА. Няня! Ты сможешь смело глядеть в глаза моей матери, когда увидишь ее. И она скажет: "Здравствуй, няня, спасибо тебе за маленькую Антигону. Ты хорошо заботилась о ней". Мама знает, почему я уходила сегодня утром.

КОРМИЛИЦА. Так у тебя нет возлюбленного?

АНТИГОНА. Нет, нянечка.

КОРМИЛИЦА. Ты что, смеешься надо мной? А если бы ты меня любила, ты сказала бы мне правду. Почему твоя постель была пуста, когда я пришла подоткнуть одеяло?

АНТИГОНА. Нянечка, пожалуйста, перестань. Все это глупости. Я чиста, у меня нет другого возлюбленного, кроме Гемона, моего жениха, клянусь тебе. Я даже могу поклясться, если хочешь, что у меня никогда не будет другого возлюбленного.

Входит ИСМЕНА.

ИСМЕНА. Ты уже встала? Я заходила в твою комнату.

АНТИГОНА. Да, я уже встала.

ИСМЕНА. Ты больна?

АНТИГОНА. Нет, просто немного устала. /Улыбается./ Это потому, что я рано поднялась.

ИСМЕНА. Я тоже не спала.

АНТИГОНА /снова улыбается/. Тебе надо выспаться, а то завтра ты будешь не такой красивой.

ИСМЕНА. Не смейся надо мной!

АНТИГОНА. Я не смеюсь. Сегодня твоя красота придает мне сил. Помнишь, какой несчастной я чувствовала себя в детстве? Я старалась измазать тебя грязью, засовывала тебе за шиворот гусениц. Однажды я привязала тебя к дереву и отрезала тебе волосы, твои прекрасные волосы... /Гладит ее по волосам./ Разве станешь думать о всякой ерунде, когда у тебя такие прекрасные, мягкие волосы, так аккуратно причесанные!

ИСМЕНА /внезапно/. Почему ты говоришь о пустяках?

АНТИГОНА /тихо, продолжая гладить ее по волосам/. Я не говорю о пустяках...

ИСМЕНА. Знаешь, Антигона, я все обдумала.

АНТИГОНА. Да.

ИСМЕНА. Я думала всю ночь. Ты сошла с ума!

АНТИГОНА. Да.

ИСМЕНА. Мы не можем.

АНТИГОНА /после паузы, тихим голосом/. Почему?

ИСМЕНА. Он велит нас казнить.

АНТИГОНА. Конечно. Каждому свое. Он должен осудить нас на смерть, а мы - похоронить брата. Так уж все распределено. Что ж тут можно поделать?

ИСМЕНА. Я не хочу умирать.

АНТИГОНА /тихо/. И я тоже не хотела бы умирать.

ИСМЕНА. Слушай, я думала всю ночь. Я старше тебя и всегда поступаю разумнее. А вот ты вечно делаешь, что тебе в голову взбредет, даже если это страшная глупость. Я более уравновешенная. Всегда все обдумываю.

АНТИГОНА. Иногда не надо слишком много думать.

ИСМЕНА. Надо, Антигона. Разумеется, все это ужасно, мне тоже жалко брата, но я отчасти понимаю и дядю.

АНТИГОНА. А я не хочу понимать отчасти!

ИСМЕНА. Он царь, он обязан подавать пример.

АНТИГОНА. Но я не царь, я не обязана подавать пример...

ИСМЕНА. Выслушай хотя бы меня! Я чаще, чем ты, бываю права.

АНТИГОНА. А я не хочу быть правой.

ИСМЕНА. Попробуй, хоть понять!

АНТИГОНА. Понять... Я только это и слышу от вас с тех пор, как себя помню. Нужно было понять, что нельзя прикасаться к воде, прекрасной, холодной воде, потому что она может пролитья на пол, что нельзя прикасаться к земле, потому что она может выпачкать платье... Нужно было понять, что нельзя съедать все сразу, нельзя отдавать нищему, которого встретишь на дороге, все, что у тебя в карманах; нельзя бежать, бежать наперегонки с ветром, пока не упадешь. И пить, когда жарко, и купаться рано утром или поздно вечером, как раз тогда, когда хочется! Понимать. Всегда понимать! Я не хочу понимать.

ИСМЕНА. Он сильнее нас, Антигона. Он - царь. Все в городе думают так же, как он. Их тысячи, много тысяч, они кишат на улицах Фив.

АНТИГОНА. Я не слушаю тебя.

ИСМЕНА. Они будут орать. Нас схватят тысячи рук, тысячеликая толпа будет сверлить нас взглядом. Нам будут плевать в лицо. И когда нас повезут в повозке к месту казни, их ненависть, их смрад, их насмешки всю дорогу будут сопровождать нас. А на площади стеной станут стражники, с тупыми багровыми лицами, в жестких воротничках, с грубыми, чисто вымытыми руками и бычьим взглядом. И ничто не поможет - ни крики, ни мольбы: они будут выполнять все, что прикажут, как рабы, не задумываясь, хорошо это или плохо... А страдания? Ведь нам придется страдать, испытывать боль, и она будет все сильней и сильней и станет совсем нестерпимой; нам покажется, что она дошла до предела, но она будет все усиливаться... Как пронзительный крик, который становится все резче... О, я не могу, не могу!

АНТИГОНА. Как ты хорошо все обдумала!

ИСМЕНА. Я думала всю ночь. А ты?

АНТИГОНА. Я тоже можешь не сомневаться.