Пропасть, пропасть, пропасть… Переставить ударение и получится глагол — с тем же смыслом. Как тут можно выбрать хоть что-то?

Я скользила вслед за своим оракулом. Долго, долго, слишком долго, остальные, наверное, уже давно вышли из транса… Оракул, наконец, остановился, наклонился, а потом присел на корточки. Не нить, а росток, жалкий, тонкий, вялый росток, лишь намекающий на возможность благоприятного — для нас — исхода. Я выпрямилась и посмотрела вдоль линий координат. Бесполезно. Чернота и труха. Нити рассыпались не то что от прикосновения — от самого моего взгляда. Даже оракул понимал это, потому что упорно не вставал с колен возле единственного гибнущего ростка надежды; глядел на меня с ожиданием.

Нет, сказала я ему и повернула назад. Нет, невозможно, немыслимо. Без-на-деж-но.

Черные нити моего предсказания, моих бессмысленных ответов сплетались передо мной в прочную сеть, не пускающую меня в действительность. Сеть поддавалась рывкам, рассыпалась — и вновь и вновь сплеталась во все более прочную, все более мрачную стену, из-за которой нам предстоит выглядывать наружу, в красно-черный ужас будущего… Как он не понимает? Как он…

Я разорвала кровоточащими пальцами еще одну сеть — но следующая — более высокая, более прочная, преградила мне дорогу. И все это делает оракул, мой оракул!

Тогда, не помня себя, я повернулась — я сдвинулась за это время лишь на десяток сантиметров — и полоснула его по лицу ногтями…

Главный Оракул прижимает руку к щеке. Я уверена, что из-под руки сочится кровь, да и он, кажется, этого ожидает — отнимая ладонь, Брель смотрит на нее. Но на лице только утренние ссадины.

— Дерущая когтями… — шепотом говорит он. — Твое имя. Да, так…

Я оглядываюсь. Я опять болталась в трансе дольше всех. Журналисты тоже тут как тут — ну да, я последняя, и сейчас Главный Оракул должен объявить итоги Большого пророчества.

Я не могу взять в толк, что за знаки делает мне Матвей, но когда он еще и беззвучно артикулирует, понимаю и вздрагиваю — шесть на шесть. Шесть — за, шесть — против.

Мое предсказание оказалось решающим.

— Итак? — звучным голосом осведомляется Президент.

Брель все смотрит на меня исподлобья — без его привычных тонированных очков я впервые разглядела, что вокруг зрачков у него золотисто-карие крапинки. Отворачивается. Спина оракула прямая, плечи развернуты. Голова склонена, словно Брель ищет пророчество на полу у своих ног.

— Ну? — уже нетерпеливое.

Я очень четко вижу обращенные к Сергею лица, все до единого: внимательные глаза, полуоткрытые рты, протянутые микрофоны и диктофоны. И еще слышу тишину — не бывает такой, когда в одной комнате одновременно находится несколько десятков человек.

Главный Оракул поднимает голову. Голос его, как всегда, негромок, но и этот голос ударяет по нервам:

— Пропасть ждет, улыбается пламенной пастью. Пламя лижет канат, на котором танцуешь. Канат выгорает. Шаг — туда — без надежды. Возврата.

Пауза. Обычно звучный голос Президента сейчас тих и неприятен — ножом по стеклу:

— И что это значит, господин Главный Оракул? Это значит…

— Не-е-ет! — ликующе вопит кто-то из журналистов, и все словно просыпаются — шум, вспышки, толкотня. Не обращая внимания на этот бардак, Президент шагает вперед, к своему Оракулу. Кажется, он готов его ударить — часть журналистов кидается чуть ли не на колени, чтобы заснять историческую бойню. Но Президент говорит только:

— Вот так, мальчик. Ты только что просрал свою карьеру.

Ей-богу, он говорит именно это, и несколько десятков газетчиков и телевизионщиков записывает и снимает его слова.

Как и ответ Сергея:

— Вы тоже, господин Президент.

Президент поворачивается и скрывается в толпе, распихивая ее с помощью локтей и охраны. Стая журналистов налетает на Бреля, тот отшатывается — то ли с непривычки, то ли от того что у него кружится голова. Прислоняется к постаменту, скрещивает на груди руки. И молчит. Вопросы отскакивают от него, как пули от бронированного автомобиля. Если и остаются следы-ссадины, их пока не видно.

— Как вы прокомментируете слова Президента?

— Значит ли это, что он ждал от вас определенного пророчества?

— Связано ли ваше опоздание с перестрелкой и столкнувшимися машинами в районе Старой площади?

— Там погиб ваш личный телохранитель?

— Почему вы работали такую молодую и наверняка неопытную пифию?

Кое-кто прорывается и ко мне, но я даже не пытаюсь вникать в вопросы. Крою их киношной фразой:

— Никаких комментариев!

Сползаю и присоединяюсь к своему оракулу — недолго же он им пробыл! Брель смотрит сквозь ресницы и вновь закрывает глаза. Кажется, его тошнит. Надеюсь, все-таки от сотрясения мозга, а не от меня. Мало помалу журналисты, поняв, что здесь им ничего не светит, переключается на остальных. Юлька сидит, точно королева и, сияя, отвечает на вопросы: как она, такая юная… Вот не подозревала, что в ней столько артистизма! Или просто его негде было раньше проявить?

К нам проталкивается Матвей, хватает и трясет руку Бреля.

— Ох! — говорит тот, вырывает руку и с гримасой ее убаюкивает.

— Ну ты и… молодчага! — говорит наш школьный оракул, щерясь во весь неполнозубый рот. — Что там случилось? Кто вас так уделал? Сорока, ты-то как, все кости целые?

Я пожимаю плечами, подтягиваюсь и усаживаюсь на постаменте. Только в таком положении из-под длинного подола видны мои кроссовки.

Охрана выпроваживает ненасытных журналистов; пифии и оракулы, негромко переговариваясь, собираются кучками. К нам никто не подходит, но и расходиться не торопятся. Все смотрят на нас и ждут слова Главного Оракула.

Ну, он и говорит его — почти весело:

— Всем спасибо, все свободны!

Предсказатели практически безмолвно тянутся к выходу. Совсем не то они хотели услышать…

— Да, и похоже, навсегда свободны! Не так ли, господин Главный Оракул?

Я по привычке вжимаю голову в плечи. Мадам останавливается перед нами. Она даже не смотрит в мою сторону — только с насмешкой и неприязнью на Сергея.

— И такое возможно, госпожа директриса, — учтиво говорит тот.

Мадам вздергивает бровь:

— Что, одна маленькая неопытная девочка оказалась вам не по зубам?

Брель ведет плечом и морщится — то ли от боли, то ли от отвращения.

— Можете гордиться своей ученицей!

Гордиться! Я еще сильнее втягиваю голову. Одна маленькая неопытная девочка разрушила то, что Главная всю жизнь создавала. Если она меня захочет убить, я даже не буду сопротивляться.

Но Мадам меня просто не замечает, поворачивается к выходу. Так и уйдет сейчас…

Я слышу знакомый голос:

— Боже мой, ничего не получилось, да?

— Лиза! — восклицает Мадам. — Ты как здесь?

Елизавета стоит перед ней, тиская в руках платок. Глаза ее полны слез:

— Все равно не получилось, да? Из-за одной недоучки… прости меня, я не знала, что подведет именно она… значит, и Далия и Галина умерли напрасно?

Пауза. Тяжелая, чугунная пауза, словно клин, разбивающий камень-тишину. Я вновь трясу головой — то ли пытаясь вернуть себе слух, то ли вытряхивая из ушей слова моей наставницы. Глаза Бреля широко раскрыты. Матвей сутулится, опираясь на постамент — все сильнее и сильнее.

— Лиза, — тихо говорит директриса. — Так это… ты?

Елизавета мелко кивает, глядя на Главную.

— Да. Они не соглашались. Говорили, хватит прогибаться. Но ведь ты же права, так? Ты всегда права.

Мадам делает шаг. Говорит — еще тише:

— А… остальные? Те, что умерли раньше…

— Помнишь, ты рассказывала, как тебе с ними тяжело приходится? Они говорили, наши методы устарели, и в Школе надо все менять… А Зоя вообще пыталась сколотить против нас коалицию, помнишь?

— Лизонька, — голос директрисы тих и рассудителен. — Но ведь я не просила тебя… убивать их?

— Да, — наставница громко сморкается в платок. — Но кто-то же должен был тебе помочь.