Киево-Печерский монастырь оформился в 1060–1061 гг. (II, 84), но после конфликта с Изяславом первый известный летописец Никон бежал в Тмутаракань. В 1068 г. монахи Лавры поддержали восстание против Изяслава. После подавления Антоний бежал в Чернигов. Но уже в 1073 г. монастырь выступил против Святослава и Всеволода, т. е. в пользу изгнанного Изяслава (II, 85). Видимо, политические симпатии монастыря сменились. С того времени монастырь занимает независимую позицию: Никон составил «антикняжеский свод» (II, 102), где он обвиняет князей в «несытстве» и в небрежении к старым дружинникам, например Яну Вышатичу (II, 99). Но в 1098 г. Святополк II поддержал антигреческую позицию монастыря и примирился с ним (II, 102). В последующее десятилетие была создана Нестором «Повесть временных лет», оконченная в 1113 году (II, 102).

Легко догадаться, что союз монастыря с князем был выгоден обоюдно, и не случайно, что Нестерова редакция «Повести временных лет» направлена не только против греков и грекофилов, но и против Олега Черниговского, друга половецких ханов. Следовательно, идеологическая ориентация должна была идти на Запад. Однако там шла борьба папы Григория VII с императором Генрихом IV, дружившим с Алексеем Комнином и женатом на Евпраксии Всеволодовне, сестре Владимира Мономаха. Поэтому антигреческий летописец переносит свои симпатии в прошлое и на север, где были друзья Святополка Изяславича. Датский король Эрик I Добрый (ок. 1095–1103) накануне вступления на престол посетил Святополка в Киеве.[59] Не это ли было толчком к созданию «норманнской теории» — легенды, которая «складывалась постепенно и искусственно» (II, 113) и питалась не столько научным прозрением, сколько презрением к грекам и ненавистью к половцам, союзникам Олега Черниговского, правоты которого Нестор не желал заметить?

Обстоятельства благоприятствовали развитию западнических, т. е. германофильских, настроений в Киеве. В 1093 г. Евпраксия Всеволодовна, или императрица Адельгейда, сбежала от мужа к графине Матильде в Каноссу. Здесь она сделала разоблачение мужа, рассказав о том, что он принуждал ее к участию в оргиастических мистериях сатанинского культа николаитов. Папа Урбан оказал беглой императрице покровительство и помог ей пробраться на Русь, где она постриглась и умерла в монастыре в 1109 году. Компрометация императора переяславской княжной повела к тому, что Генрих попытался сблизиться с Киевом, Греческая церковь, крайне принципиальная в вопросах канона, осудила браки с католиками. Митрополит Иоанн даже грозил Всеволоду I отлучением. Но Святополку такая непреклонность политического противника была на руку. Он разрешил принять на вооружение антигреческий и, следовательно, проваряжский вариант древней истории Руси (II, 112–114).

Так же оказались смазаны или замалчивались русско-венгерские, русско-печенежские и русско-торкские союзы, хотя только благодаря им Русь вышла победительницей после напряженной войны с Хазарией. Восстановленный нами ход истории показывает, что именно варяжские князья потерпели от Хазарского каганата поражение, чуть было не приведшее Русь к гибели. Летописец Нестор об этой странице истории умолчал. Видимо, одобрение союзов с кочевниками в те годы, когда Святополк терпел от половцев жестокие поражения, не представлялось автору летописи ни актуальным, ни конструктивным. А между тем незаинтересованный добросовестный арабский географ Масуди сообщает, что «русь и славяне составляют войско и прислугу хазарского царя».[60] Но приписать победу в освободительной войне 965 г. союзу славян с печенегами значило реабилитировать друга кочевников Олега Свято-славича, а отметить помощь Византии — подыграть Владимиру Всеволодовичу Мономаху. То и другое для Святополка Изяславича было нежелательно.

Апология трех поколений викингов и попытка приписать им победу над греками, одержанную еще до «признания» Рюрика, в 860 г., были политикой далекого прицела, которая могла дать плоды лишь тогда, когда летопись была кончена, переписана, прочтена и усвоена. Святополку же были нужны деньги, как всякому непопулярному правителю. Он применил для получения их средство, заимствованное у феодальных королей Европы, — разрешил пребывание в Киеве еврейской общины, конечно, за большую плату. Нестор, видя это, счел за благо хазарскую проблему в летописи не обострять.

По смерти Святополка киевляне разграбили дома приближенных покойного князя, ростовщиков-евреев, и собрались напасть на бояр и монастыри. Прибытие Владимира Мономаха, князя весьма популярного, успокоило толпу, но вече, выбравшее Владимира великим князем, собралось не на площади, а в храме св. Софии — твердыне греческого православия.[61] Это немедленно сказалось на летописании. Владимир Мономах вступил в борьбу с Киево-Печер-ским монастырем и изъял у него летописание, которое он передал в Выдубицкий монастырь (II, 129). Игумен Сильвестр дважды переработал текст «Повести временных лет», но его правка коснулась главным образом последней части, т. е. княжения Святополка (II, 130). Таким образом, тенденциозные новеллы и искусственная генеалогия, относящиеся к IX-Х векам, сохранились. Будучи приняты историками XVIII–XIX веков без малейшей критики, они породили фантастические представления о Древней Руси, якобы возникшей по мановению варяжского меча из дикости неполноценных славяно-финских племен. Весь период киевского (русского) каганата с IV по IX век считался не бывшим.

Жаль, что не сохранилась черниговская летописная традиция. Там вряд ли было все правильно, но не так, а сравнение двух, пусть даже неполноценных версий дает возможность установить истину или хотя бы усомниться во лжи.

Нестор был весьма талантливым писателем. Это означало, что он мог убедить читателя в своей правоте. На нашу беду, защищаемая им концепция истории Руси стала неактуальной после прихода к власти Владимира Мономаха и его потомков. Тогда главными соперниками Мономашичей стали черниговские Ольговичи, и весь гнев киевских летописцев, оберегаемых дикими торками, обрушился на дружественных Чернигову половцев; а о Германии в XII веке позабыли, тем более что силы императоров были поглощены войной с папами. Запад стал для Руси неинтересен.

Это спасло Нестеровы варианты, касающиеся древности, от исправления, ибо это в XII веке стало неактуально. А затем, когда интерес к русской древности возник снова, т. е. в конце XIV века, «Повесть временных лет», прошедшая испытание временем, превратилась в каноническую книгу. И не случайно даже в критический XX век такой тонкий исследователь, как М.И. Артамонов, писал: «Конечно, ни о каком подчинении Руси хазарами в Х веке не может быть и речи. Здесь мы имеем совершенно явное извращение действительности, вполне понятное в устах хазарского еврея, стремящегося возвеличить Хазарию».[62] А то, что при такой точке зрения освободительная война Святослава превращается в грабительский набег и теряет свою героику и свое значение, — это исключалось в угоду летописным версиям. В.Т. Пашуто осторожнее. Он признает, что «источник… темен, но, быть может, он отражает некоторые реалии».[63] Однако если мы отказались от «признания варягов», то настало время внести ясность в картину взаимоотношений Хазарии и Руси и сказать словами поэта: «Не раз клонилась под грозою то их, то наша сторона», но победа осталась за Русью.

Итак, детальный комментарий Д.С.Лихачева вскрыл множество натяжек и подтасовок, особенно в хронологии событий. Именно это дало повод автору привлечь историю кочевников в качестве сравнительного материала для более сознательного восприятия смысла летописных рассказов. И тут появилась возможность установить характер взаимодействия истории и элоквенции (изящной словесности) хотя бы в небольшом, но крайне важном эпизоде. Историческая информация в нем присутствует, так как летописцу было необходимо завоевать доверие читателей. Но цель сказания о дани полян хазарам[64] дидактическая: показать, что беды, упавшие на голову полян, были отведены героическими варягами, дружба с которыми желательна и впредь. Эта позиция летописца настолько совпадала с политической платформой Изяслава и Святополка, что роль случайности минимальна.