— А-а-а, есть такой зверь, в зоологическом саду в клетке заперт. Только у него все не так: две ноги бредут, две волочатся, два уха повисли, два глаза закисли, а позади десяток волосин торчит.

— Сойдет и такой.

Под покровом темноты я пробрался в этот сад, разыскал клячу, вымазал ее медом, посыпал крупой, а к хвосту привязал крепкую дубовую палку. Потом перекинул коняге через спину две пустые плетеные корзины и повел в горы.

Едва взошло солнце, искусственные куропатки тучей налетели крупу жрать и медом лакомиться. Облепили конягу, словно мухи. А он, надо сказать, не переносил щекотки и стал отмахиваться хвостом. "Воропатки" на него кидаются стаями, а он — хрясь! хрясь! — лупит и лупит, только перья летят. За минуту с небольшим полные корзины набил.

До того тяжелы переметные сумы стали, что спина у клячи прогнулась дугой, ноги колесом вывернулись, живот до земли провис. Ну, думаю, свалится, а он потихоньку тянет себе и тянет.

Завидев такую картину, надсмотрщик схватился за ружье. Прицелился и разнес бы конягу в клочки, да слишком близко подошел. Конь как махнет хвостом, палка — бум! надсмотрщика по макушке… Тут на него угомон и пришел.

Мы вкусно позавтракали и собрались в дорогу. Работники не хотели нас отпускать. Они были счастливы, что в конце концов нашли прекрасное средство отбиваться от прожорливых птиц. Только Гасбер все еще сомневался, не хотел нарушать собственный приказ.

— Неизвестно, чем все это кончится, — качал он головой. — Ведь в седьмой статье пятого параграфа ясно сказано: строго запрещается в куропатнике пользоваться холодным и горячим оружием. Строго запрещается рубить, колоть, резать, стрелять моих куропаток. За своих птиц да в свою тюрьму угодить? Нет уж, не желаю.

— Оляля, Гасби, но ведь в твоем приказе не сказано, что нельзя куропаток палкой по голове лупить. Палка — ведь не оружие.

— А знаешь, твоя правда, — успокоился Гасбер и умял еще одну жареную ворону.

Мы подкрепляемся, а кривоногая коняга стоит, закрыв глаза, и с трудом переводит дух. Присмотрелся я к коню повнимательнее, и вижу: одна гляделка у него серая, другая бельмом прикрытая. Одна нога кривая, вторая согнутая, а третья и вовсе на сторону вывернута. А уж быстрота, а скорость — за минуту целую сажень одолевает. Нижняя губа отвисла, верхняя к зубам прилипла, хвост облез, копыта мхом обросли, но все равно — конь, не осел же…

"А если его в бочку запрячь? Вот здорово будет. Двинем домой на третьей черепашьей скорости!" Простился я со всеми, посадил Гасбера впереди, поближе к холке, сам на круп взгромоздился, и отправились в путь. Плетусь шагом и все боюсь, как бы коняга мой по дороге дух не испустил, но он молодцом держится, тянет, только пар от боков валит. Но чуть было не кончилось все печально: завидел он стаю ворон и шарахнулся в сторону, откуда прыть взялась, даже земля затряслась. И неизвестно, где бы мы очутились, если б по обе стороны дороги люди не толпились. Они руками махали и громко кричали:

— Да здравствует конь, победитель куропаток! Долой воропаток! Да здравствует наш избавитель!

Я ехал гордый, как генерал, и не чувствовал коня под собой. Колотил пятками по бокам клячи и думал: "Если околеет — тоже неплохо. Сделаю из ребер полозья, из позвонков — свистульки, из черепа — фонарь, а из шкуры — чего только не намастеришь — барабан, ранец, голенища к сапогам и вдобавок еще кисет".

Так мечтал я, пока не добрались мы до столицы. Привязал я коня у дверей гостиницы и по старинному деревенскому обычаю назвал его Лупкусом.

— Я — Пупкус, мой пес — Чюпкус, а ты с этого дня будешь Пупкусов Лупкус, понятно?

Конь покивал головой и заржал, да так громко, что окна в окрестных домах задрожали, а Гасбер, клевавший носом, свалился на движущийся тротуар. Пока я спохватился и сообразил, что делать, его уже уволокло.

— Оляля, Гасби, — крикнул я вдогонку, — а за дремоту в вашей стране платить не нужно? — Но он уже не слышал. Так его, храпящего, и поволок тротуар до самого порога дома.

Тшшш, пусть спит…

За все мои мудрые советы и другие благодеяния президент Нейлонии устроил в мою честь торжественные проводы и шумную охоту.

Наглотавшись всевозможных таблеток и пластмассовых булочек, я развалился в кресле и, утирая рот, сказал:

— Великолепная у вас страна, но лучше в нее не попадать.

— Мне нравится ваша откровенность, — сказал президент, — только тупицам правда глаза колет…

— А если так, — я обрадовался, что могу хоть чем-нибудь ему услужить, — я бы на вашем месте этого Гасбера в клетку засадил. Знаете ли вы, что это самый отвратительный мошенник на свете?

— Меня он не проведет, — улыбнувшись, президент нажал кнопку, и на экране телевизора появился Гасбер. Он уплетал жареного кролика и похвалялся: "Этот дикарь Мики думает, что жить меня научил. Ничтожество. Не все свиньи на четырех ногах ходят, — он запил кролика медовухой и продолжал рассуждать: — Интересно, о чем они сейчас говорят, наевшись этих отвратительных таблеток?.." — Значит, вы обо всем знали: и о табаке, и о куропаточьем хозяйстве? — у меня по спине пробежал холодок, а волосы зашевелились сами собой.

— Обо всем.

— Прошу меня извинить.

— Не стоит, шутки и президенты умеют ценить.

— Разрешите тогда спросить, почему вы не накажете этого негодяя фон Фасоля?

— Мой дорогой, — спокойно сказал президент. — Стращать да запрещать он мастер. Не стану же я сам с этим связываться…

— Возможно, вы правы. Но что-то, значит, от меня здесь скрыли.

— Когда-то наша страна была очень богатой. Ее реки изобиловали рыбой, леса и поля — птицами и зверьем, деревья гнулись от плодов, а кусты — А от ягод. Тогда ее называли страной Великой Охоты, и каждый великоохотский житель был метким стрелком. И всего было вдоволь, потому что люди охотились только тогда, когда были голодны или нуждались в шкуре, чтобы защититься от холодных северных ветров.

Но в один прекрасный день охотник по имени Нейлон ради забавы, а может, из бахвальства застрелил лося. Его подвиг повторил другой бездельник, потом третий, и пошло… На долгие времена охота в нашем крае превратилась в прибыльное дело, а потом — в отвратительное развлечение. Все хозяйство пошло вкривь и вкось. Одно за другим следовали охотничьи состязания, самых метких и удачливых стрелков-дармоедов награждали медалями и орденами, стены своих домов они украшали шкурами зверей, рогами, чучелами, а мясо оставляли воронам…

Уничтожив все живое в своем крае, стали добираться и до соседей. Началась самая ужасная охота — война. Жестокие охотники наживались на слезах и несчастье людей, грабили их имущество, брали в плен рабов. Жители Нейлонии вконец обленились, возгордились и жили только для своего удовольствия. Это тянулось долгие годы. Потом люди в соседних странах не выдержали, прогнали грабителей обратно, в их разоренный, опустошенный край, поставили на границах часовых. С тех пор нейлонцы живут у себя дома, где в прежние годы они все так безжалостно и глупо уничтожили, стерли с лица земли. И теперь расплачиваются за свои грехи-подвиги: едят искусственную пищу, дышат грязным, зараженным воздухом и пьют нечистую, мутную воду.

— Ну, а Гасбер?

— Он плохой человек, но хороший пример. Пусть нейлонцы смотрят на него, возмущаются, иначе они очень скоро забудут свои ошибки и сами станут такими же, — президент нажал кнопку. Офицер внес все мои охотничьи принадлежности и старенькое отцовское ружье. — Исследовав ваше оружие, мы пришли к выводу, что оно, хоть и хорошее, но очень старое, советы же ваши для нас — чересчур новые.

— Может быть, — не стал я спорить, — но ведь не ружье, а человек зверя убивает. И если вы согласны, я докажу это на деле.

— Пожалуйста, только я не любитель охотиться.