- Что-то вы долго, - через пару минут забеспокоилась медсестричка.

- Будешь тут долго, - недовольно отозвался я, принимаясь за бритье физиономии.

Спустив воду, я открыл дверь и позволил ей войти.

- Вы что, успели побриться? Нельзя же...

- Все можно, если это не запрещено статьей закона. Голубушка, доставь мое бренное тело на место.

- Ну что там у вас? - захрипел селектор.

- Все нормально, он испражнился, - гордо ответила Соня.

- Ага, Самуил Исаакович, отлично, - бодро заверил я. - Стул - пальчики оближешь!

- Вот лежите и облизывайте, - хрюкнул селектор, отключаясь.

- Ну вот, дитя мое, похоже, нам с тобой предстоит долгое пребывание в этих стенах.

- Так нужно.

- Где ты намерена спать? Второй кровати я не вижу.

- Попозже я немного подремлю в кресле, когда шеф уснет.

- Конечно, еще не вечер. А вот я устал. Дай мне снотворного.

- Да, вам нужен покой. Вам таблетки или укол?

- Лучше укол. От таблеток толку мало.

- Не говорите так. У нас есть препараты активного действия. Очень дорогие. Вот, например, морферон. Две таблетки, и через пять-десять минут вы в полном улете, не разбудишь пушкой.

Перед моим носом она потрясла полупрозрачным пузырьком с очень нужным мне лекарством. Я протянул руку.

- Осторожнее, не рассыпьте.

Я понюхал розовые горошины драже и, с отвращением возвращая, выронил пару штук. Незамеченные, они закатились под покрывало.

- Нет, вонючие больно!

- Да вы что? Они вообще безвкусные.

- Не хочу, давай укол.

- Как хотите. - Она сломала ампулу, жадно всосав ее содержимое хищной иглой одноразового шприца. - Подставляйте ягодицу и готовьтесь часов на шесть уплыть в кайф.

- Отлично, Сонечка. Но сначала давай пожрать.

На столе-каталке она разложила несколько разновидностей каш, которые я не терплю с детства.

- Вам масла побольше? Молоко согреть?

- Молоко оставь, а кашу убери с глаз долой

- Но что же вам?

- Чего-нибудь остренького, национального.

- Вам нельзя.

- А я хочу, соедините с врачом.

- Самуил Исаакович, он просит поесть.

- Пусть лопает.

- Но он просит острого, соленого.

- Значит, все нормально, выздоравливает. Дай зернистой икры, только немного, граммов сто, можно пару ломтиков мяса.

- Все сделаю.

Дурочка, она пошла к холодильнику, а я бросил в стакан молока две уже раздавленные таблетки снотворного, с тревогой ожидая окончания процесса их полного растворения. В хрустальных вазочках она приволокла икру и красную рыбу.

- Приятного аппетита, вам это разрешили.

- А что разрешено вам?

- Н-не знаю. Мы питаемся в нашем кафе внизу.

- А я хочу, чтобы вы составили мне компанию.

- У нас не принято.

- А я хочу, иначе я разнервничаюсь, и у меня заболит голова. Ну! Или я пожалуюсь на вас.

- Хорошо, сейчас что-нибудь принесу себе.

- Не нужно, здесь все есть, угощайтесь. Придвинув кресло, она потянулась за вазочкой с рыбой.

- Руки!

- Что? - удивленно зашлепала она накладными ресницами, ничего еще не понимая.

- Руки прочь! Уберите руки от еды больного.

- Но вы же сами... Вы же сказали. - Она была готова разреветься.

- Конечно сказал, - проворчал я, смягчаясь, - но я хотел, чтобы вы съели предназначенную мне кашу и молоко.

- Я их не люблю с детского сада.

- Я тоже. Но тем не менее ты заставляла меня их съесть. Теперь лопай сама, чтоб неповадно было. А если откажешься, то у меня поднимется давление и я пожалуюсь твоему врачу.

- Ладно, съем вашу кашу. Но я была о вас лучшего мнения.

- И выпьете молоко. Мне кажется, оно улучшает пищеварение.

Залпом она опрокинула сонное молоко и пододвинула тарелку с геркулесом.

Я с видимым удовольствием конструировал крохотные затейливые бутерброды и проглатывал их один за другим, наблюдая за действием моего снадобья. Через пять минут она зевнула. В первый раз. Второй раз ее челюсть открылась до самого желудка. Наконец, ложка выпала у нее из рук, измазав мой халат серой клейкой кашей.

Подождав еще несколько минут, я слез с кушетки, заголил Сонечкину задницу, аккуратно смазал спиртом верхнюю треть ягодицы и с удовольствием всадил в нее добрую половину иглы. Послушный поршень добросовестно закачал в мою сестричку пять кубиков дефицитного снотворного. (Прости, друг Подвойко, но иначе я не мог.)

Бережно раздев беззащитную мою сиделку, я осторожно перенес ее на свое место, тщательно укутав в простыню. Потом, скинув свои белые подштанники, натянул на себя голубую комбинацию и голубой халат медсестры. Получилось ничего. Я даже показался себе симпатичным. Вид портило полнейшее отсутствие титек и коротко остриженный череп, да еще босые желтые ступни. Но и с этим я вскоре справился. Оставался последний штрих. Полное отсутствие косметики. Поскольку я начисто был лишен дара художника, то ограничился тем, что, достав из Сониной сумочки сиреневую помаду, обильно намазал ею губы да еще основательно напудрил щеки и нос. Мне показалось, что выгляжу я безупречно. Правда, очень плохо смотрелись глубокие разрезы задников на туфлях, но и тут спас пластырь.

Разодрав надвое плотную портьеру, я начал пятиметровый спуск, моля только об одном, как бы опять не стукнуться котелком об асфальт. Я понимал, что этот удар будет последний, и уж никакой Исаак или сам Самуил мне не помогут. Когда спускаешься вниз по канату при помощи одних только рук, даже самый длинный халат задирается почти до пупа. Сонечка не страдала чопорностью, и поэтому легкий, короткий ее халатик был очень откровенен даже при обычной ходьбе. На уровне окна первого этажа я увидел двух курящих мужиков и пожалел, что снял свои больничные полукальсоны. Когда я надежно стоял на газоне, из их ушей все еще валил густой дым. Послав очумевшим курякам воздушный поцелуй, я легко потрусил за деревья к задней ограде больницы. Как в каждом уважающем себя заборе, здесь имелся пролом. Беспрепятственно миновав его, я оказался в незнакомом мне переулке без малейшего понятия, куда двигаться дальше. Время близилось к восьми, начинало смеркаться. В карманчиках Сониного халата, кроме знакомых мне лекарств и сугубо дамских безделиц, ничего не было. Слева от меня по шоссе примерно в полукилометре то и дело проносились машины. Вздохнув, я побрел туда. Туфли все же жали. Я запинался и хромал. Кажется, со спины у меня был вид пьяной девицы, потому что уже через пять-десять метров меня нагнал и нагло остановился "жигуленок". Из него высунулась усатая толстая рожа и предложила:

- Сестричка, вас подвезти?

Боясь спугнуть идиота, я молча кивнул в белой целомудренной шапочке.

- Тебя как зовут?

- Тсс. - Я приложил к губам палец, наконец-то сориентировавшись.

- Может, покатаемся? Кофе попьем, шампанского?

Опять я молча согласился, достал у него из-под козырька ручку и на ладони нацарапал: "В бар "Будь как дома".

Он уважительно посмотрел на меня, покачал головой и прибавил скорость.

Через пару километров его правая рука непроизвольно лежала на моем колене. Постепенно она продвигалась все выше и выше. Я невольно заржал, представив себе, какой сюрприз ждет его там. Водитель воспринял это как поощрение и, сально улыбаясь, продолжил атаку. Мне пришлось его осадить. Чтобы бесплатно добраться до места, трудно найти второго такого дурака. Несильно ударив нахала по руке, я показал ему язык.

После первого поста ГАИ я сделал знак остановиться, многозначительно кивнув на лесные заросли. Поспешно тормознув, он свернул в первую же пролысину и остановился, похотливо ожидая платы. Открыв дверцу, я радостно помахал ему на прощанье и углубился в кусты. Он догнал меня сразу. Хищно оскалив зубы, прошипел:

- Сука! Динамо крутишь? Сейчас ты у меня на... будешь крутиться. Нашла лоха! Ложись, шлюха.

Он попытался повалить меня. Меня, Константина Ивановича Гончарова. Повалить на холодную прелость листьев, да еще при этом старался разодрать чужой халатик. Видит Бог, такое терпеть было выше моих сил. Но поскольку резкие движения были мне противопоказаны, я ограничился тем, что резко ткнул ему пальцем в глаз, а потом, когда он по-медвежьи заорал, оголяя жирный кадык, я выключил звук ребром ладони по открытому горлу.