Прохладный, скромно, но со вкусом обставленный кабинет чем-то напоминал хозяина. В отличие от коридора, где пахло смазкой и озоном, здесь господствовал близкий сердцу Томаса аромат бумаги и старых книг. Почти как дома. За обычным письменным столом поднимались высокие — во всю стену — стеллажи со множеством полок, уставленных книгами в потемневших от времени коричневых, темно-красных и зеленых переплетах из настоящей кожи. Томас, стоявший в центре комнаты, не смог разобрать полностью ни одного названия на корешке. Однако удалось определить: добрая половина книг — на иностранных языках. Руки зачесались взять хотя бы одну, дотронуться до гладкой поверхности переплета, полистать хрупкие страницы…

— По поручению журнала «Эра» я должен представить читателям вашу Программу. От самых ее истоков.

— Чтобы прикончить ее.

Томас не смог даже удивиться. «Вряд ли я сейчас способен вообще на подобные ощущения», — подумалось ему.

— Точнее, подготовить похороны, — несколько поправил Томас собеседника. — Ведь Программа уже скончалась.

— Вы располагаете какими-то основаниями для такого утверждения или это просто предубеждение?

Томас поудобнее устроился в кресле.

— Программа продолжается уже свыше пятидесяти лет. И за все это время — никаких результатов. За полвека умирает даже надежда.

— «Старушка еще полна жизни».

Томас вспомнил, откуда эта цитата.

— Да, литература вечна, она переживет все, — согласился он. — Но вот, пожалуй, кроме нее, на это, увы, может рассчитывать немногое.

Он вновь пригляделся к Макдональду.

Директору Программы сорок семь. На столько он в выглядит. Впрочем, глаза у него голубые и чистые, а черты лица знаменуют собой силу воли и характер.

— Почему вы решили, будто в мои намерения входит прикончить Программу?

Макдональд улыбнулся, и лицо его просветлело. Томасу подумалось: хорошо бы понять, к чему эта улыбка и что представляет собой человек, способный вот так улыбаться.

— «Эра» — издание элитарное. Ваши читатели — частью бюрократы, частью — технократы. Среди тех и других немало солитариан. «Эра» призвана упрочивать их предрассудки, поддерживать самолюбие и выражать интересы. А Программа в какой-то мере угрожает этому триединству, особенно безупречному функционированию механизмов нашего технологического общества.

— Вы переоцениваете наши высшие круги, где не мыслят столь глубоко.

— За них это делает «Эра». Но если даже это и не так, все равно: Программа — лакомый кусочек для «Эры», и вполне сгодится как объект ее сатирического бичевания. Сегодня смысл всей игры заключается в одном — выискать еще что-то и поднять на смех.

— Вы оскорбляете «Эру» и меня, — не очень уверенно запротестовал Томас. — Девиз издания — «Правда и Смех». Заметьте, правда — на первом месте.

— «Fiat justitia, et pereat mundus», — вполголоса произнес Макдональд.

— Пусть обрушится мир, но восторжествует правосудие, — машинально перевел Томас. — Кто это оказал?

— Император Фердинанд. Вы слышали о нем?

— Сколько их было, этих Фердинандов?..

— Ах да, — вздохнул с облегчением Макдональд. — Ну конечно же! Джордж Томас. Автор того самого замечательного перевода «Комедии»… когда это было… десять… пятнадцать лет назад?

— Семнадцать, — подсказал Томас.

Ему не понравилось, как у него это вырвалось, но было уже поздно. Он попытался сделать вид, будто рассматривает бумаги на столе Макдональда.

— Вы не репортер, вы — поэт. Несколько лет назад вы написали роман под названием «Ад», о современных осужденных. По выразительности образов и степени воздействия на читателя он, скажу откровенно, не уступает одноименному бессмертному произведению. Судя по замыслу, это, несомненно, первый том трилогии. Неужели остальные я прозевал?

— Нет.

«У этого Макдональда просто какая-то привычка ранить своей доброжелательностью», — подумал Томас.

— Каждый должен обладать в достаточной степени разумом, дабы вовремя признать свое поражение и заняться чем-либо другим, где имеются шансы на успех. И остаться уверенным в себе и собственной правоте, ведь нужно выстоять — назло всем разочарованиям и необратимому, безжалостному ходу времени.

«Вот стоят здесь друг против друга двое — один постарше, но, впрочем, еще не старик, а другой — помоложе, хотя уже и не юнец. И прекрасно понимают друг друга», — думал Томас.

«Вначале талантливый лингвист, затем — посредственный инженер-электрик, он будто специально создан для Программы. И присоединился к ней двадцать один год назад. Уже через пять лет назначен директором. Говорят, у него красавица жена, хотя, помнится, с женитьбой связано что-то скандальное. Он так и состарился, вслушиваясь в неслышимые голоса. А что сказать о Джордже Томасе, поэте и романисте, — слишком рано познавшем вкус славы и еще в молодости сделавшим открытие: успех может стать едва ли не обратной стороной поражения, и слава, подобно смерти, приманивает разных шакалов, пожирающих твои время и талант…»

— Как раз об этом я сейчас и пишу, — сообщил Томас.

— Я так и думал, — проговорил Макдональд. — Ну, и как, удается попадать в унисон с правдой?

— Временами. Но я не об этом. У меня хорошая память, а правда не всегда выглядит такой, как нам хотелось бы. Пишу я главным образом ради успокоения духа юристов «Эры», специализирующихся на делах о диффамации.

— Работаете по специальности.

— Вы имеете в виду журналистику?

— Нет, похоронное ремесло.

— «Везде вокруг себя я вижу смерть».

— Я вижу жизнь.

— Отчаянье.

— Надежду. L'arnor che muove il sole e l'altro stelle [19].

«Он думает, я по-прежнему сижу в аду, — размышлял Томас. — Ибо не завершил еще своего „ада“, а он находится в раю. Ловкий тип, и раскусил он меня быстрее, чем следовало ожидать».

— Lasciate ogni speranza voi ch'entrate! [20]

— Мы понимаем друг друга, — сообщил Томас. — Эта Программа жива надеждой и верой…

— И еще — статистической вероятностью.

Томас ощущал, как у живота, пристегнутый к поясу брюк, неслышно шумит магнитофон.

— Это просто другое название веры. А по прошествии более чем пятидесяти лет статистическая вероятность уменьшается. Возможно, именно этому и посвящу мою будущую статью.

— Пятьдесят лет — лишь мгновение, не более чем взмах ресниц на лике божества.

— Пятьдесят лет — это срок активной профессиональной жизни человека. Вы отдали всему этому большую часть своей жизни. Я и не сомневался, без боя вы сдаваться не собираетесь, только вот ничего из этого сопротивления не выйдет. Ну так как, вы со мной станете воевать или все-таки предпочтете сотрудничество?

— Что бы такое вам показать, дабы ваше мнение изменилось?

— Буду откровенен с вами. Надеюсь, и вы со мной тоже. Я вряд ли смогу изменить свое мнение, и не потому, что не привык пересматривать свои взгляды, просто, скорее всего, вы не располагаете чем-то, способным меня убедить. Как профессиональный репортер я стою на позициях скептицизма, и Программа для меня — самое длительное в истории человечества надувательство. Поколебать мое мнение могло бы лишь послание.

— Из редакции или с небес?

— С другой планеты. Ведь главное в этой Программе — именно послание, не так ли?

Макдональд вздохнул.

— Да, речь идет именно об этом. Возможно, мы и договорились бы.

— А знаете, что случается с теми, кто заключает сделку с дьяволом?

— Рискну утверждать, вы вовсе не дьявол, а только его адвокат. Вы, как и все, — просто с головой ушли в собственные опасения, надежды и стремления, погрузились в жажду открытия и поиски истины, с тем чтобы сразу же всем ее раскрыть.

— «Что есть истина»? — насмешливо спросил Пилат…

— «И не дождался ответа». [21]

— А мы дождемся. Наша договоренность будет основываться на вашей доброй воле в стремлении достичь желаемого. Мы станем помогать вашему расследованию лишь в том случае, если вы намерены выслушать наш рассказ, и не станете при этом затыкать ушей. А также, если вы намерены увидеть все, не пытаясь закрывать глаз.