— Таково послание, — продолжал звучать глас. — Послание Божие. Вам говорят, есть послание с другой планеты, похожей на нашу, от людей, подобных нам.

Однако они не ведают, что говорят. Услышан глас Божий, но не уразумели они того. Силятся понять своим разумом, но не могут. Ибо должно уразуметь сердцем своим. Ибо должно верить. Несть послания, аще не от Бога, и приносят его ангелы Господни. От кого же иного следует ждать нам посланий?

Слушатели замерли в ожидании ответа.

— Есть Бог и есть человек и никого более нет. Во всем мироздании лишь Бог и мы. Так есть. И так тому и должно быть.

При этих словах толпа всколыхнулась, как хлебное поле под ветром.

— Так стоит ли бояться? — голос возвысился. — Стоит ли противиться истине, коль скоро стоит она пред нами? Бог сотворил человека, дабы дивился тот чуду мироздания и славил его.

Толпа вздохнула одним дыханием.

— В этом есть суть послания — во словах человеческих, обращенных вспять; тщета человеческая явлена, подобно отражению в зеркале: нет более никого, но лишь мы сами…

Слова лились и лились — свободно, неудержимо, словно некое вседовлеющее природное явление, будто знамение. Сила умножилась в толпе, подобно магнитам, соединенным в долгий ряд, и каждый в отдельности неизмеримо усиливал общее поле; так и соединенные силы ста тысяч мыслящих и чувствующих единиц достигли, как в одном существе, мощи, которая, казалось, способна охватить весь город, пронизать всю планету, быть может, даже зажечь или же погасить звезды…

Они брели по пустому коридору где-то в подземной части стадиона, и эхо шагов отражалось от бетонных стен, пола и сводов. Обувь взбивала легкие облачка цементной пыли. В тусклом свете фонарей, подвешенных к потолку, коридор тянулся, казалось, бесконечно.

— Ну так как? — спросил Томас и слегка вздрогнул от неожиданно сильного эха. — Что скажете о «словах человеческих, обращенных вспять»?

— Сукин сын! — ответил Митчелл.

— «On doit se regarder soi-nzeme un fort long temps, — проговорил Макдональд, — avant gue de son-ger a condamner les gens».

— Что он сказал? — обратился Митчелл к Томасу.

— Это из «Мизантропа» Мольера. Не суди, мол, других, пока хорошенько не присмотришься к самому себе, — перевел Томас.

Митчелл пожал плечами.

— Я предпочитаю хорошенько присмотреться к нему, — сообщил он.

— Вы уверены, что мы идем правильно? — спросил Макдональд.

— Джуди говорила, сюда, — ответил Митчелл.

Коридор вывел их в зал. Громадные гидравлические подъемники упирались в потолок, образуя целый лес поршней. В центре находилась металлическая клетка со встроенными внутри пультами управления со множеством рычагов и большими кнопками красного и зеленого цвета. Клетка оказалась запертой. Тишина запустения, переполнявшая зал, нарушалась лишь звуками их шагов.

— Чертовщина, — убежденно высказался Макдональд.

— Сукин сын, — опять повторил Митчелл. — Теперь — туда, кажется.

Он провел их через пультовую, и, пройдя еще один коридор, они вышли к двери, выкрашенной в серый цвет. Легонько постучал. Не получив ответа, постучал сильнее. Дверь чуть приоткрылась.

— Джуди? — спросил он.

— Билл?

Дверь раскрылась шире. В коридор выскользнула девушка и протянула Митчеллу руку.

— Билл!

Она оказалась изящной брюнеткой с огромными черными глазами, состоящими, казалось, из одних зрачков. Особенно красивой ее назвать нельзя, а сам Митчелл, рассуждая спокойно, объяснял ее обаяние чарами глаз. И, хотя временами ему и удавалось сохранять рассудительность, его неудержимо влекло к ней, ибо для него в мире она была единственной, а значит, прекрасной.

Взамен поцелуя он лишь пожал ей руку: демонстрации чувств она не любила. Плоды пуританского воспитания — так он это определил еще во времена их учебы, когда они начали встречаться.

— Старый прохвост дома? — осведомился Митчелл.

— Билл! — воскликнула она, впрочем, в голосе не ощущалось особого протеста. — Он же мой отец! Сейчас он отдыхает. Ты ведь знаешь, ему нездоровится. Эти проповеди дорого обходятся для его здоровья.

— Это мистер Макдональд, — представил Митчелл. — Он возглавляет Программу.

— Боже! — сказала Джуди. — Я так тронута.

Она и впрямь выглядела взволнованной.

— А это мистер Томас, — продолжал знакомство Митчелл. — Мой шеф.

— Всего лишь сотрудник, — возразил Томас.

— Джуди Джонс, — представил девушку Митчелл. — Моя невеста.

— Ну, Билл, — промолвила она, — ведь это еще не совсем так.

Они говорили вполголоса, тихо, как заговорщики, и голоса их, отдававшиеся в коридоре, звучали странным эхом. У Митчелла возникло удивительное ощущение, будто он занят в некоем спектакле, действующие лица которого перекликаются с одного конца гулкой пещеры в другой.

— Вашему отцу известно о нашей приходе для беседы с ним? — спросил Макдональд.

Джуди помотала головой.

— Если б знал, его бы уже и след простыл. Он терпеть не может встречаться с людьми, в особенности с теми, кто чего-либо требует или же спорит с ним. Уверяет, нет времени, но я-то знаю: ему это просто не нравится.

— А если мы вот так, запросто, вторгнемся к нему? — спросил Макдональд.

Джуди нахмурилась, как бы заранее готовясь к чему-то неприятному.

— Я скажу о вас. Только постарайтесь не слишком его… расстраивать. — Она уже направилась к двери, но остановилась. — И, пожалуйста, постарайтесь не обращать внимания, если прием покажется вам не очень любезным. На самом деле это просто самозащита.

Она толкнула дверь и скользнула в комнату.

— Отец, — услышал Митчелл, — какие-то люди хотят встретиться с тобой.

— Это мистер Макдональд, отец, — проговорила она. — Он руководит Программой. И мистер Томас. Он работает с Биллом Митчеллом. Ты должен помнить Билла.

У обшарпанного туалетного столика с зеркальцем, на старом металлическом стуле восседал мужчина преклонных лет, по возрасту годящийся в отцы, пожалуй, и Макдональду. Волосы его белы, как снег, а все лицо избороздили морщины. Черные, как у дочери, глаза, при виде вошедших сперва вспыхнули, но сразу же огонь погас, словно захлопнулась дверь. Старец опустил глаза.

— Митчелла помню, — проговорил он измученным, старческим голосом. Верилось с трудом, что его обладатель держал в оцепенении весь стадион. — Помню этого богохульника с вульгарной речью, атеиста, высмеивающего веру, помню этого развратника с обезьяньей нравственностью. И еще помню, как запретил тебе видеться с ним. Да и с остальными тоже никаких дел иметь не желаю.

— Мистер Джонс… — проговорил Макдональд.

— Убирайтесь! — повелел старец.

— Оба мы уже не молоды, мистер Джонс… — начал Макдональд.

— Иеремия, — поправил старец.

— Мистер Иеремия…

— Просто Иеремия. С атеистами Иеремия не разговаривает.

— Я ученый…

— Атеист.

— Мне бы хотелось поговорить о послании.

— Я внял посланию.

— Как, непосредственно?

— Я услыхал его от Бога, — сообщил хрипло старец. — А вы как? Безо всяких посредников?

— Вы услышали его до получения Программой или после? — игнорируя вопрос, спросил Макдональд.

Иеремия со вздохом откинулся на стуле.

— Прощайте, мистер Макдональд. Вы пытаетесь меня поймать…

— Я хотел бы поговорить с вами…

— Я говорю об ином послании, а вовсе не о вашем, принятом в форме радиоребуса. Послание — мое послание — от Бога и там сказано все о вашем сообщении. Оно что, тоже от Бога?

— Возможно, — ответил Макдональд.

Хотевший уже было отвернуться, Иеремия застыл и взглянул на Макдональда. Митчелл тоже удивленно уставился на него.

— Я не знаю, от кого оно, — уточнил Макдональд. — Возможно, и от Бога.

— Но сами вы так не считаете, — произнес Иеремия.

— Нет, — сказал Макдональд. — Впрочем, не знаю. Ведь мне не было знамения, подобно вашему. Как видите, мои помыслы открыты, а ваши?