Лежать осталось в темноте
У незнакомого поселка
На безымянной высоте...
А в этом году минуло уже шестьдесят лет с тех пор, как юный лейтенант сидел в блиндаже и скорбно подсчитывал в блокноте потери недавнего боя...
Время не властно над памятью войны!
* * *
В четвертом номере “Нашего современника” за 1985 год в рубрике “Навстречу XXVII съезду КПСС” была опубликована острая, проблемная статья-размышление директора школы Маргариты Владимировны Смирновой “Касается всех”.
“Не люблю, когда начинают говорить: вот, мол, в наше время все было лучше. Но все чаще ловлю себя на мысли, что ведь действительно лучше было! По крайней мере в школьном деле. Учитель, и только он, был хозяином в школе... Моя первая учительница, Валентина Потаповна Дроздова, вела все предметы. На старых газетах, свекольными чернилами начинали мы писать первые в жизни буквы. Но Валентина Потаповна словно не замечала этой скудости, отсутствия тетрадей и учебников. И делала все, чтобы мы не чувствовали себя ущемленными, обездоленными, — время, которое она проводила с нами, давало нам больше, чем главы хрестоматий...”
Военное детство, МГПИ имени В. И. Ленина, старшая пионервожатая, заместитель директора по учебно-воспитательной работе, инспектор РУНО, директор школы, заслуженный учитель Российской Федерации, школьный музей “Хлеб — всему голова”, член Тимирязевского РК КПСС города Москвы, член ревизионной комиссии МГК КПСС, более сорока лет трудового стажа в образовании, методист по географии Северного округа столицы... — таковы “этапы большого пути” Маргариты Владимировны Смирновой!
14 лет в школе № 655 г. Москвы радовал учителей, учащихся и родителей “Клуб интересных встреч”, память о нем жива до сих пор.
Ниже мы публикуем воспоминания Маргариты Владимировны о военном детстве.
Мои отец и мать, Владимир Антонович и Анна Тимофеевна, — из многодетных семей белорусских крестьян: в семье матери было шестеро детей, в семье отца —
девять. Я очень
хорошо помню дедушку Тимофея, бабушку Арину по маминой линии, троих ее братьев и двух сестер: дядя Алексей пропал без вести в начале войны, тетя Татьяна прошла всю войну до Берлина военным фельдшером; дядя Владимир очень рано стал военным человеком, закончил войну полковником в Берлине, после войны его семья жила в Москве; тетя Мария жила и работала в Риге с семьей; дядя Василий — на Смоленщине. Все уже ушли из жизни, как и мои родители.
Семья отца очень много пережила. Во время коллективизации дедушку Антона как “середняка”, у которого подохла какая-то скотина, посадили в тюрьму, потом освободили, а через некоторое время снова отправили в тюрьму. Дополнительной причиной стал родной брат дедушки Николай, который был генералом царской армии (по рассказам отца, в чем-то сходство судьбы с шолоховскими героями), его репрессировали.
Дедушка умер в могилевской тюрьме перед войной. Девятерых братьев и сестер жизнь оторвала от родного дома и разбросала в разные места большой страны, лишила возможности общения. Практически все получили среднее или высшее образование, были достойными гражданами Родины.
Отец встретился с моей мамой на родине ее родителей — в одной из деревень в 25 километрах от древнего города Полоцка, куда получил направление после педучилища на должность заведующего школой. Он был активным комсомольцем, его намеревались направить на работу в райком комсомола, но при проверке документов обнаружили, что его отец репрессирован. Мои родители покинули эти живописные места с красивой рекой Полотой, притоком Западной Двины, огромным озером, песчаными холмами в соснах.
В 1939 году отца призвали на службу в Красную Армию. Мы с мамой вернулись к ее родителям на Полотчину. В 1940 году отца отпускали из армии сдать выпускные экзамены в Могилевском пединституте на историческом факультете. Мама ездила на встречу с отцом. В 1941 году он должен был вернуться к мирной жизни, но началась Великая Отечественная война... Это большие и долгие страницы, которыми была наполнена его память до конца дней. Отец прошел всю войну: отступление от западных границ, оборону Москвы, наступление, Курскую дугу, Харьков и Киев, Днепровскую операцию, Сандомирский плацдарм, освобождение Германии, взятие Берлина, освобождение Праги. Имел много боевых наград. Главная гражданская награда — заслуженный учитель БССР.
Оккупация Белоруссии... Мне уже пять лет, с этого времени я все очень хорошо помню. Тела повешенных над рекой Полотой на мосту долго не снимали для устрашения. В лесах партизаны. Женщины пекли им хлеб по ночам. Немцы их застали однажды за этим занятием, избили, закрыли на ночь в сарае, в том числе и мою маму. Мальчишки чуть постарше уже знали дороги к партизанам и ночью же сообщили им о произошедшем. По рассказам мамы, им передали в щель сарая записку те же мальчишки с советами: плакать, каяться, придумывать, что хотели пойти в другую деревню поменять хлеб на что-то; быть готовыми к временному освобождению, а потом — к уходу в лес. По чьей-то договоренности с немцами через два дня женщин освободили. Ночью нас с мамой и других увели в лес, в партизанский отряд. Я помню полчища комаров, приказ: “Не плакать, не кричать”. Была одна дойная корова, и детям раз в день давали по кружке парного молока. Из лесных даров съедали все что можно.
В начале осени нас должны были перевести пешком на определенном участке через линию фронта, чтобы отправить в эвакуацию. Была целая “репетиция” с детьми, как бесшумно идти, не разговаривать; всех разбивали на группы, для совсем маленьких детей был приготовлен маковый отвар с молоком, чтобы крепко спали на руках, и так далее. Кажется, переход через линию фронта прошел благополучно.
Помню: перед нами — кусок железной дороги, именно кусок, так как с одной стороны путей нет, лишь с другой стороны видно продолжение. Небольшой состав, паровоз, солдаты; быстро грузимся в пустые товарные вагоны и куда-то едем, сначала медленно, потом быстрее. Усталые дети сразу уснули, наверное, дремали и наши мамы.
С нами вместе ехали в неизвестные края тетя Арина (жена маминого брата Алексея) с тремя сыновьями, то есть моими двоюродными братьями: одному было 9 лет, другому — 7, а самому младшему — полгода. А дальше... Началась бомбежка, это было под Вязьмой: люди выпрыгивали из вагонов, которые уже горели, с криками и стонами куда-то бежали; кругом — взрывы, в небе гудят самолеты. Я у мамы под мышкой, падаем и скатываемся в какое-то грязное месиво — это спасительное дно бомбовой воронки. Как там могла устоять мама и удержать меня на одном из “склонов”, не представляю, но дно было заполнено то ли грунтовой, то ли дождевой водой. Сколько времени мы просидели, простояли, не знаю; вдруг наступила тишина, самолеты улетели. Помню, что мама стала кого-то звать, подавать голос из нашего убежища. Над нами показалась голова солдата, велевшего ждать. Через некоторое время нам бросили конец веревки, которая помогла маме преодолеть это глинистое месиво; я же сидела у нее на спине, до посинения сцепив руки на ее шее.
Все постояли у длинного “свежего холма”, принявшего тела убитых, наверное, их было много... Живыми оказались мои братья и тетя Арина. Снова идем пешком, в руках ничего больше нет, даже маленького узелочка. От бомбежки горело хлебное поле, так и не дождавшись начала страды. Наши мамы бросились к нему, стали сбивать ветками огонь у края, срывать уже обугленные и еще только теплые от близкого огня колосья, спешили, потому что огонь тоже спешил. Прятали в платки, узлы юбок, сыпали за пазуху, а потом растирали колосья в руках и всю дорогу в эвакуацию кормили нас этим так и не испеченным “хлебом”...
Вот оттуда, с горевшего поля сорок первого, вынесла я, пятилетняя Рита, теплые зерна, которые взошли памятью о хлебе через десятилетия, в 1983 году, в моем школьном музее “Хлеб — всему голова”. Отсюда началась география школьных музеев, посвященных подвигу битвы за хлеб тружеников полей, мастеров хлебопекарного дела, героев блокадного Ленинграда, “Дороги жизни”, Краснознаменной Ладожской флотилии и так далее.