— Ничего себе, запаслись вы бензином, — удивился таможенник, вынимая одну канистру. Крякнул. — Однако!

Цинклер засуетился:

— Ваш бензин есть очень дешевый. Мне ехать в далекая дорога, мне хватит до дома.

Контролер засмеялся:

— Отлично! А на каком сорте бензина ездите? У вас же машина капризная, наверное? — и открыл горловину канистры.

Цинклер затравленно обернулся. Сзади стояли невозмутимый пограничник и те двое, что подъехали позже.

— Сорт? Не помню. Высокий сорт…

Таможенник наклонил канистру, и из нее плеснула, разливаясь на асфальте радужным пятном, струйка бензина.

— Господин Цинклер, вы не помните случайно удельный вес бензина?

— Я вас не понимайт…

— Я про удельный вес говорю. Это физическая единица, равная весу одного кубического сантиметра вещества. Помните?

— Да-а, — растерянно сказал Цинклер. Его красные склеротические щеки медленно серели.

— Так каков же у бензина удельный вес?

— Я это не знаю.

— Я тоже точно не помню. По-моему, он немного меньше удельного веса воды. Но это неважно. Предположим, что он одинаковый. Предположим?

— Предположим. Но я не понимаю, почему вы об этом говорите? — Цинклер снова обернулся и понял, что эти двое стоят здесь и с улыбкой слушают их разговор совсем не случайно. Ему стало тяжело дышать.

— Сейчас поймете, — продолжал таможенник. — Вы же коммерсант, наверняка должны уметь быстро считать. Вот перемножьте: один кубический сантиметр воды весит один грамм. В литре тысяча кубических сантиметров, в этой канистре двадцать литров. Сам он весит два килограмма. Сколько она должна весить полная?

— Двадцать два килограмма, — автоматически ответил Цинклер.

— Вот-вот! И я так же полагаю. А эта канистра — готов поспорить — весит не меньше сорока. Что же отсюда следует?

Цинклер, хрипло сопя, с ненавистью смотрел на улыбающегося контролера.

— А следует отсюда, что в канистре есть еще что-то, кроме бензина. Так? Молчите? Тогда давайте вместе взглянем, — он сел на корточки и засунул в горловину прутик. Прутик влез сантиметров на десять и уперся во что-то. Таможенник поводил им в баке, встал и развел руками: — Что-то мелковата ваша канистра. — Потом сказал пограничнику: — Женя, не в службу, а в дружбу, дай ведерочко.

— Да вот, пожалуйста, — сказал один из приезжих — тот, что помоложе, — и достал ведро из своей машины, стоявшей рядом.

— Спасибо. Продолжим наши опыты по курсу занимательной арифметики, господин Цинклер. Это обычное ведро стандартной емкости — десять литров. Канистра ваша полна до горловины, значит, ее содержимое должно заполнить два таких ведра. Посмотрим, как это у нас получится. — Контролер перевернул бак над ведром. Бензин с шумом ринулся сквозь узкое горло, зашипел и иссяк, едва налив ведро. — Имеем новую загадку — уже не весовую, а емкостную. И решение ее сводится, я полагаю, к тому же ответу: в канистре что-то есть. Так, господин Цинклер?

— Так. Но вы не имеете права…

— Имеем, — уверенно вмешался молчавший до сих пор Кольцов. — И вам бессмысленно устраивать комедию, господин Цинклер, хотя бы потому, что валюта, которую вы везли в двойном дне вашего чемодана, уже изъята у вашего сообщника. Давайте лучше распаивать канистры…

— Я вас уверяю, что вы дорого заплатите за этот произвол! Вам никто не позволит безнаказанно шельмовать честного советского человека! Перед самыми высокими инстанциями вы будете отвечать за то, что незаконно задержали меня!

Тихонов сел поудобнее, с откровенным интересом разглядывая Хромого.

— Вы ошибаетесь, гражданин Балашов…

— Я не ошибаюсь! Я знаю, чем вы и ваши приспешники руководствовались, подбросив мне в машину пакет с иностранными деньгами! Это провокация! Я требую вызова прокурора!

— Все-таки, Балашов, вы ошибаетесь, — засмеялся Тихонов. — Вы не задержаны. Вы арестованы. Законно. Вот постановление о вашем аресте. С санкции прокурора.

— Я найду, кому пожаловаться и на прокурора! Хотя, вероятнее всего, прокурор был просто введен в заблуждение…

Тихонов откинулся на стуле, побарабанил пальцами по столу:

— Слушайте, Балашов, вы опытный и деловой человек. Но вы, судя по всему, полагаете, что имеете дело с простаками. Напрасно. Здесь ваши номера не пройдут. Постарайтесь это понять.

— Вы меня не запугивайте!

— Зачем же? Просто я вам помогаю уяснить обстановку. А вся эта ваша истерика недорого стоит. У нас здесь и не с такими заявлениями выступали. Я, честно говоря, предполагал, что вы придумаете что-нибудь поновее. А это все я уже слышал.

— Вот это минутное сознание своего могущества вам дорого обойдется.

— Уже было. В самом начале вы об этом говорили.

— И повторять буду до тех пор, пока не восторжествует справедливость.

— Мне смешно вас в чем-то разубеждать. Вы же сами не верите в то, что говорите. Но в одном позвольте заверить: «справедливость» в вашем понимании не восторжествует. Нет. И вообще, время для светской беседы истекает. Давайте перейдем к делу. Ведь все ваши «протесты»— обыкновенный пробный шар. Вам сейчас очень любопытно, что я знаю. Случайно вас взяли или это результат нашей операции? Все эпизоды знаю или только кусок ухватил? Известны мне соучастники или нет? Ну и конечно, кто из них гуляет на воле, а кто сидит в соседней комнате? Как, Балашов, правильно я говорю?

— Ну, допустим. Я бы хотел знать по крайней мере, в чем меня обвиняют…

— Вы, конечно, меньше всего рассчитываете на мою откровенность. А вот я вас удивлю, Балашов. Я расскажу вам сейчас историю одного любовно задуманного, тщательно организованного и лихо совершенного преступления.

— Что ж, давайте. Послушаю опус из милицейской фантастики, — криво усмехнулся Балашов.

— Это не милицейская фантастика. Это наши будни. А чтобы нам не углубляться в дебри уголовной фантастики, я по ходу рассказа буду зачитывать показания Макса Цинклера, устраивать вам очные ставки с Геннадием Костюком, предъявлять детали, похищенные и изготовленные по вашему указанию Юрием Мосиным…

Тихонов подошел к сейфу, достал толстую коричневую папку.

— Вот оно, дело номер тысяча восемьсот тридцать один, — указал Балашову глазами на обложку, — по обвинению Балашова, Костюка и других…

«…Объявляется посадка на самолет ТУ-104, следующий рейсом No 506 по маршруту Москва — Одесса…»

— Ну, Стас, это меня вызывают, — сказал Приходько.

Тихонов допил кофе, поставил чашку на мраморный столик. Чашка слабо звякнула. Точка.

Пронзительно закричал сиреной электрокар. Целый поезд тележек двигался к огромным грузовым самолетам, грохотавшим на краю аэродрома. На тележках возвышались аккуратные контейнеры. Тихонов посторонился, пропуская поезд, и увидел четкую надпись на крашеном дереве обивки: