Пожав плечами и широко улыбнувшись, Кемпер сменил тему.

О Лоринге Кемпере я мог бы сказать одно — он, без сомнения, знал толк в собаках и понимал их натуру.

В воскресенье мне принесли записку и сверток. Записка была без подписи, а в свертке оказалась камера особой конструкции. Я прочел записку:

«Нас интересует письмо, подписанное Джорджем Смитом. Оно находится в сейфе. Вставьте его в камеру, настройте ее, подержите пятнадцать секунд, потом выньте письмо и уберите в сейф. За камерой придут позже».

Я улыбнулся. Все было настолько очевидно, что доходило до абсурда. Я, Эд Дженкинс, мошенник международного класса, нахожусь в доме, где хранится одно из самых бесценных сокровищ, когда-либо попадавших в Америку. Такое украшение по карману только крупному коллекционеру, и даже тот, кто владеет им, вынужден ждать, когда улягутся страсти, чтобы заявить о своем приобретении открыто. Подобную драгоценность лучше всего хранить в тайне, даже сейф не является надежным укрытием.

Случись что-нибудь с этой вещицей во время моего пребывания в доме… Да, все так просто, что можно не доводить мысль до конца. Когда в доме гостит всемирно известный мошенник и из сейфа пропадает бесценное сокровище, тут уж любой сопоставит факты и сделает выводы. Письмо — это явная выдумка. Герман даже не позаботился, чтобы его инструкции относительно письма Джорджа Смита выглядели хоть мало-мальски убедительно. В записке не говорилось, как фотографировать письмо — с одной стороны или с обеих, а имя было, совершенно очевидно, выдуманным. Меня не удивило бы, если бы в камере не оказалось линзы.

Да, этот Дон Дж. Герман мне уже порядком поднадоел. Я бы мог посмеяться над ним от души, если бы не видел его лица, когда с него слетела маска и он предстал в своем истинном обличье. Сущий дьявол, а не человек.

Поздно вечером в воскресенье, между одиннадцатью и двенадцатью часами, мне надлежало увлечь Кемпера беседой. Я хорошо понимал, что это означает. Бог ты мой, да десятилетний ребенок понял бы все.

В половине одиннадцатого вечера в воскресенье я прошмыгнул в кабинет, открыл сейф и достал украшение. Положив на его место копию, я отправился искать Кемпера.

С одиннадцати до двенадцати мы беседовали о собаках, Элен уже уехала.

В тот вечер Кемпер был не склонен вести беседу, он смотрел мне в глаза и слушал. Вот черт, он только слушал, и все! А я долго и нудно рассказывал ему что-то о психологии собак, и мне уже начало казаться, что я схожу с ума. Наконец часы пробили полночь. Извинившись и стараясь придать голосу заинтересованность, я спросил, не хочет ли он спать.

Он выглянул на улицу, потянулся, высоко подняв свои огромные руки, и сказал, что хочет сначала пройтись по саду.

Я мысленно перекрестился и поспешил наверх. Влетев в кабинет, я открыл сейф — украшение исчезло. Вынув из кармана подлинник, я положил его на место и спустился вниз. Кемпера я нашел возле ограды.

— Кстати… Только простите, что спрашиваю, но есть ли у вас в доме что-нибудь ценное на данный момент?

Он повернулся и пристально посмотрел на меня:

— Как же, есть, я хочу сказать — было, — произнес он, медленно растягивая слова, и прибавил: — Элен.

Я не знал, смеяться мне или изобразить серьезность.

Черт бы побрал это высшее общество с его манерами.

— Дело в том, что, когда я выглянул из окна спальни, то заметил какого-то человека, он крался вдоль ограды, — сообщил я. — Так что если в доме есть что-нибудь ценное, вам лучше принять меры безопасности.

При свете звезд я видел, что на его суровом лице появилась улыбка.

— Это был сторож, — коротко пояснил он.

Я стоял в нерешительности.

— Спокойной ночи, Дженкинс.

— Спокойной ночи, — ответил я и повернулся.

Войдя через переднюю дверь, я прошел через длинный холл и вышел в заднюю. К счастью, гараж был расположен неподалеку от дома. Спустившись к нему по пандусу, я забрался в свою машину и завел двигатель.

Отъезжая, я заметил, что одно из мест, где обычно стоят машины, пустует. Бобо лежал на полу машины, время от времени поскуливая в радостном предвкушении дальнейших событий. Он читал мои мысли лучше, чем любой психолог. Наверное, животные умеют настраиваться на нужную волну.

Я надеялся, что успею к Герману вовремя, хотя и не был в этом уверен. Но должен же я использовать свой шанс! Я гнал машину как сумасшедший, пролетел на бешеной скорости три квартала и очутился перед высившимся в темноте большим домом. Выключив двигатель, я вышел из машины и, придерживая Бобо за холку, направился к ограде.

Бобо побежал вперед, работая носом и вглядываясь в ночные тени своими зоркими, как у совы, глазами. Несколько минут спустя он повернулся ко мне и, склонив голову набок, помахал хвостом, как бы говоря, что путь свободен. Я подошел к окну, через которое уже забирался несколько ночей назад.

В кабинете Германа горел свет, и в тот момент, когда я очутился перед окном, что-то заставило его быстрыми шагами удалиться в прихожую.

Как и в прошлый раз, я перелез через подоконник, спрятался за столом и принялся ждать.

Хлопнула входная дверь, потом послышались шаги и голос Германа, в котором слышались нотки разочарования:

— Ко мне должны прийти, так что, пожалуйста, покороче.

Это была Элен. Сейчас она выглядела на редкость красивой — яркие губы, сияющие глаза, длинные волосы, ниспадающие на плечи из-под полей шляпки.

— Мистер Герман, я выполнила свою часть сделки.

Остальное касается только вас и Дженкинса. Я хочу получить расписки.

Он кивнул.

Его толстые губы растянулись в слабой улыбке, и он подошел к сейфу. Снова я увидел, как он наклонился, отодвинул картину и набрал код.

Через минуту он вернулся к ней с бумагой:

— Вот, пожалуйста, моя дорогая.

Девушка порывисто потянулась за бумагой, но тут же застыла на месте.

— Но здесь только одна расписка! А их у вас десять.

Он молча поклонился, отступив на шаг.

— Мы же договаривались, что вы отдадите мне все! — воскликнула она, и я впервые заметил, что в ее голосе прозвенело отчаяние. Бедная девочка!

Его толстые отвислые губы растянулись в кривой ухмылке, он покачал головой:

— А вот и нет. Я сказал, что отдам вам расписку. И если вам показалось, что я обещал отдать все, значит, вы меня просто неправильно поняли. Я не могу отдать все, никак не могу. Пока вы отработали только одну. Осталось еще девять. Время от времени я буду просить вас сделать для меня кое-что, и вы мне не откажете. А сейчас берите эту расписку и можете быть свободны.

Она вскочила, глаза ее сверкали.

— Подлый негодяй! Дешевый обманщик!

Глаза его снова сузились, превратившись в щелочки, из которых опять выглянул дьявол.

— Берите расписку и уходите, иначе вы ее вовсе не получите. Вы у меня в руках и будете делать то, что я скажу.

Еще девять раз. Не забывайте, каждая из этих расписок способна убить вашу мать и уничтожить доброе имя вашего отца. Так что вам ничего не остается, кроме как выполнять мои требования. Мне принадлежит и ваша душа, и ваше тело, и я намерен использовать и то и другое по своему усмотрению.

Она ударила его. Звук пощечины прозвучал как пистолетный выстрел.

Он отшатнулся, но она ударила его снова, и это был не какой-нибудь детский тычок и не женская пощечина, а самый настоящий удар, удар бойца. Она повернулась к сейфу.

Шатаясь и вытирая кровь с разбитой губы, Герман опустился в кресло и рассмеялся. Сейф был закрыт.

— Я предусмотрителен, моя милая, и только сделал вид, что открываю его, — насмешливо проговорил он. — Расписка была у меня в кармане. Остальные девять заперты в сейфе, и даром вы их не получите. Подумайте хорошенько. После сегодняшней ночи вы окончательно попали в мои руки. Эд Дженкинс украл у Кемпера коллекционное украшение. Уже сейчас в доме полно полицейских, и стоит мне только открыть рот, как вы сделаетесь его сообщницей. Я обладаю сильной политической властью, дорогуша. Дженкинс сядет в тюрьму, а что касается вас — если станет известно о вашей помолвке с мошенником и вором, ваше имя навеки будет втоптано в грязь. И мало того — вы станете его сообщницей, вам придется объясняться, как и где вы с ним познакомились.