— Ты вообще всегда какая-то чужая… Вроде бы здесь, рядом со мной, говоришь что-то ласковое, отвечаешь на поцелуи и в то же время будто наблюдаешь за всем откуда-то издалека… Впрочем, все это ерунда, конечно…

— Нет, не ерунда. — Она аккуратно стряхнула пепел с сигареты и на секунду задумалась, слегка прикусив полную нижнюю губу. — Не ерунда…

… До девяти лет Таня Самсонова была абсолютно уверена в том, что ей предначертано судьбой стать счастливейшим человеком. Предначертано еще задолго до ее рождения. Иначе откуда бы взялись все блага сразу: и милая, добрая мама, и веселый, энергичный папа, и лохматый серый кот, и целая стена, уставленная интереснейшими книжками? Она любила и маму, и папу, и кота, хотя тот и драл ее нещадно в ответ на попытки нарядить его боевым скакуном. Однако без кота Таня спокойно могла бы прожить неделю, без папы с мамой, наверное, целый день, а вот без книжек — не больше пяти минут. Даже за обеденный стол она обычно садилась с каким-нибудь «Таинственным островом» и «глотала» страницы вперемешку с куриным бульоном. Естественно, у нее были любимые герои, и она с равным удовольствием представляла себя то благородным рыцарем Айвенго, то отважной Жанной Д’Арк, то утонченной Офелией. Впрочем, Офелия нравилась ей меньше остальных, и Таня крайне удивилась, если бы еще год назад кто-нибудь сказал, что вскоре ей захочется быть похожей на эту странную девушку, уделяющую слишком много внимания любви…

Когда первого сентября в 3-й «Б» привели новенького, вся женская половина замерла в напряженном предвкушении соперничества. По классу пронесся легкий шепоток, а Танин сосед по парте, противный Мишка Супрунов, гнусно протянул:

— А новенького, как детсадовца, мама за ручку привела!

Мишка произнес это довольно громко, так, чтобы все услышали. Услышала и мама новенького, мгновенно ослабившая пальцы и отпустившая смуглую кисть сына, и сам мальчик, быстро и незаметно погладивший маму по руке и бросивший на Мишку острый, пронзительный взгляд. Тани коснулся лишь его слабый отблеск, но и этого оказалось достаточно, чтобы она коротко, словно обжегшись, втянула в себя воздух и ясно поняла, что влюбилась бесповоротно и на всю жизнь.

— Алеша Карпенко теперь будет учиться в вашем классе. Он приехал из Ленинграда вместе с родителями, — поясняла учительница. А Таня не отрываясь смотрела на ровно постриженную прямую челку, на темно-карие глаза и пушистые черные ресницы, на плотно сжатые губы и пальцы, по-прежнему удерживающие мамину руку.

Новенького посадили рядом с Жанной Гусевой, и она тут же принялась что-то объяснять ему быстрым-быстрым шепотом. Алеша вежливо улыбался, раскладывая на своей половине парты школьные принадлежности, но, похоже, не особенно интересовался тем, что говорила соседка. Глаза его были устремлены на молодую учительницу в клетчатой юбке и малиновой вязаной жилетке, которая уже начала свои объяснения. Тане понравилось, что во взгляде его читалось не показное старание отличника, а только спокойное, уважительное внимание и полное равнодушие к вещам посторонним, к уроку не относящимся. А вокруг происходило много интересного. И Татьяна была просто уверена, что Алеша, так же, как и она сама, чувствует и оценивающие взгляды пацанов, уже прикидывающих на глаз силу и ловкость новенького, и томные взоры девчонок, заинтересовавшихся необычайно красивым мальчиком. Но на сердце у нее было спокойно. Она знала, что они с Алешей, несомненно, предназначены друг для друга и их объяснение в любви будет неизбежным и красивым, как в книгах. Иначе и быть не может.

На первой же перемене Таня подошла к новенькому, протянула ему руку и без тени смущения произнесла:

— Давай с тобой дружить.

— Давай, — сдержанно улыбнулся мальчик, — а как тебя зовут?

— Таня Самсонова…

Алеша ничего не ответил, даже не кивнул головой. Татьяна чувствовала, что надо еще что-то сказать. Глупо стоять просто так, глубоко засунув руки в карманы черного школьного фартука, и глядеть в его удивительные, серьезные глаза. Лешу же, казалось, пауза ничуть не тяготила. «Да, он действительно похож на благородного Робин Гуда, — пронеслось у нее в голове. — Красивый, спокойный. Конечно, смелый… С таким не страшно оказаться в стане врагов. Мы бы сражались рука об руку, и он бы, наверное, даже спас меня…»

— Алеша, — она переступила с ноги на ногу и задвинула пяткой под парту чей-то валяющийся в проходе портфель, — ты проводишь меня сегодня домой?

Таня и сама толком не могла объяснить, зачем ей это понадобилось. Она прекрасно добиралась до дома в одиночестве, тем более что и идти нужно было всего два квартала. Еще в первом классе, чтобы доказать свою независимость, она запретила маме встречать ее из школы, но теперь… Ей ужасно хотелось, чтобы Алеша шел рядом, нес ее портфель и чтобы все вокруг оборачивались на них и, может быть, даже кричали: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!»

Алеша по-прежнему хранил молчание и все так же сдержанно улыбался, зато откуда-то из-за спины раздалось возмущенное шипение Гусевой:

— Ну, Самсонова и нахалка!

И Таня поняла, что их с Лешей разговор стал предметом внимания одноклассников. По спине побежали нехорошие мурашки, колени задрожали. «Ну, что же ты? Что же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь!» — мысленно молила она новенького, чувствуя, что пауза затягивается. И он наконец разлепил губы и произнес вежливо и как бы извиняясь:

— Понимаешь, Таня, я рад твоей дружбе, но до дома провожать тебя не буду…

— Почему? — глупо спросила она, чувствуя, как тишина за спиной становится зловещей, готовой в любой момент взорваться жестоким смехом.

— Потому что мне бы хотелось дружить с красивой девочкой, — Алеша развел руками совсем как взрослый: мол, ничего поделать не могу, прости! — и сел на свое место. А Татьяна осталась стоять на месте, не слыша ни презрительного фырканья, ни радостного улюлюканья одноклассников, с ужасом чувствуя, как жаркая краска то ли стыда, то ли обиды заливает все ее лицо до самых корней тонких рыжих волос.

— Красавица народная, как бомба водородная! — напоследок пропел Мишка Супрунов и тоже поспешил за парту, потому что в класс уже входила учительница с журналом под мышкой. Таня быстро сгребла в портфель учебник и тетрадки и выскочила в коридор. Если ей и хотелось плакать, то только от несправедливости происходящего. Как, как могло случиться, что этот удивительный, избранный мальчик не узнал свою Джульетту, свою Офелию, свою Констанцию Бонасье? И не просто не узнал, но еще и отдал на растерзание злобным врагам? Может быть, он просто побоялся? Но ведь герои не должны трусить!

Дома Таня, не снимая плаща и не расшнуровывая ботинок, подошла к большому зеркалу в прихожей. Она не ожидала увидеть ничего нового, скорее пыталась найти подтверждение своей уверенности, что она нормальная, симпатичная девочка, которая нравится и себе самой, и маме с папой. Но коварное стекло вдруг решило открыть ей страшную правду. Таня вглядывалась в холодную зеркальную гладь и словно впервые узнавала и неровную кожу с бледными пятнами веснушек, и маленькие глаза со светлыми, тонкими ресничками, и вытянутый нос, и безобразные рыжие волосы. Отчаяние медленно овладевало всем ее существом. Тане ужасно захотелось расцарапать это, вдруг ставшее ненавистным лицо. Провести ногтями по щекам так, чтобы остались глубокие розовые борозды, а из глаз брызнули слезы… «Я некрасивая?» — с последним отзвуком надежды спросила она у своего отражения, и где-то в глубине себя услышала безрадостный ответ.

Впрочем, к приходу родителей она уже была умытой, чинной и внешне абсолютно спокойной. Часов в семь позвонила учительница и пожаловалась, что Таня сбежала с урока.

— Что случилось? — серьезно спросил отец.

Она выпрямилась, отложила в сторону вилку и внятно проговорила:

— Папа, так было надо, честное слово.

На этом инцидент был исчерпан. Честному слову в семье Самсоновых верили…

С этого дня жизнь ее полностью переменилась. Таня начала бояться зеркала. Не то чтобы она совсем в него не смотрелась, нужно ведь было чистить зубы и заплетать косу. Просто теперь она ограничивалась быстрым поверхностным взглядом, вполне достаточным для того, чтобы оценить аккуратность прически, но не позволяющим разглядеть детали.