— Я уже сказала, что не собираюсь тебе ничего доказывать, — Юля собрала жалкие остатки былого запала и проговорила это максимально спокойно. Галка пожала плечами и снова углубилась в бумаги. Справа на своем стуле нервно заерзала Оленька. Мулинексовский чайник снова загудел, но как-то неуверенно, словно опасаясь, что его опять вот-вот выключат. «Да, с переодеванием вышел прокол, — с досадой подумала Юлька. — Придется проводить второй раунд».

Татьяна стояла возле сверкающей витрины бутика на Садовой-Триумфальной, неторопливо курила и поглядывала на дорогу. Резкий ветер трепал ее волосы и относил далеко в сторону сигаретный дым. Юркин синий «БМВ» не появлялся. Да в общем-то еще было очень рано. Если бы маленькое кафе на углу оказалось открыто, она бы сейчас мирно попивала кофе и не дергалась, зная, что через десять или через пятнадцать минут теплая жесткая ладонь все равно ляжет к ней на плечо, а потом Юра наклонится, отведет в сторону тяжелую прядь рыжеватых волос и поцелует ее в излюбленное местечко между шеей и ухом. Правда, излюбленным это местечко было скорее для него. Таня понимала, что по идее эта зона должна быть эротической, что, возможно, кто-то из предыдущих женщин Коротецкого и возбуждался от этого нежного покусывания, но сама она не ощущала ничего, кроме щекотки. Впрочем, поцеловать ее он умудрится и на улице, но, конечно же, первым делом начнет извиняться за то, что ей пришлось ждать, стоя на ветру. Как будто это по его приказу закрыли несчастное маленькое кафе! Таня обернулась. Табличка «Закрыто», висящая на стеклянной двери с внутренней стороны, почему-то едва заметно качалась. Хотя откуда бы внутри взяться ветру? «Пылесосят они там, что ли?» — лениво подумала Татьяна и скосила глаза на сигарету. До фильтра оставалось еще около сантиметра, но она с явным сожалением все-таки кинула ее в урну. Окурок попал на самый край покрытой серебристой краской чаши, покачался-покачался, а потом все-таки свалился вниз к пустым банкам из-под колы, измятым бумажкам и банановым шкуркам. Курить надо было бросать. Врач в консультации, заполнявшая неимоверно длинную анкету, узнав, что у Татьяны есть вредные привычки, неодобрительно сощурилась:

— Пьете? Курите?

— Курю.

— Много?

— Полпачки в день.

— Ага, — докторша склонилась к своему листочку и поставила против одной из строчек жирный красный восклицательный знак. — Отец ребенка курит?.. Хотя при такой мамаше это уже не имеет значения. Собираешься рожать, бросай курить. Иначе плод будет развиваться неправильно… Рожать-то будешь?

— Н-не знаю. — Таня обвела глазами кабинет. Белые капроновые шторы, какие раньше висели в детских садах, большой письменный стол с ворохом карточек и направлений на анализы, зловещее, похожее на приспособление для пыток кресло за ширмой и прозрачный шкаф с коробками из-под лекарств и противозачаточных средств на крашеных полочках. И непонятно зачем среди этих коробок — детская пластмассовая лошадка на колесиках. Беззащитная и в тоже время отважная, случайно умудрившаяся прорваться сквозь мощную батарею «Постиноров», «Марвелонов» и внутриматочных спиралей. — Не знаю, — повторила Татьяна еще раз, — нужно подумать.

— А чего тут думать-то? Тебе что, шестнадцать лет? Пора бы уже и мамой становиться.

— Кстати, вы уверены, что я беременна?

Толстая докторша, пораженная невообразимой дерзостью вопроса, даже всплеснула руками.

— Нет, Наташенька, вы слышали? — она обратилась за поддержкой и сочувствием к акушерке. — Эта мадемуазель сомневается. Если бы я не была уверена в своих диагнозах, я бы здесь не сидела, уж поверьте мне! Все ваши одиннадцать-двенадцать недель при вас. Хотите убедиться — сделайте ультразвук.

— Но я же ничего не чувствую: ни тошноты, ни слабости. Ничего!

— Наверное, у вас девочка, — улыбнулась молодая еще акушерка с изрытым оспинами, но все-таки милым лицом. — Говорят, девочка маму жалеет.

Татьяна тоже улыбнулась в ответ и снова принялась отвечать на бесконечные вопросы врача. Из кабинета она вышла с растрепанной кипой направлений на анализы в руках и глубоким сомнением в душе. Родить ребенка сейчас означает поставить крест на едва начавшейся актерской карьере. Академический отпуск, как минимум, на год. Да что там на год! Год кормить и еще девять месяцев носить. Впрочем, уже не девять, а шесть. Значит, уже месяца через три с институтом нужно будет завязывать: не ходить же в самом деле на фехтование или в танцкласс с выпирающим вперед животом!

На улице стало еще холоднее. Татьяна поняла это, выглянув в окно возле регистратуры и увидев нахохлившихся, угрюмых ворон с мокрыми блестящими перьями. Вороны сидели на раскачивающейся ветке тополя и даже не каркали, а лишь безрадостно взирали на проходящих внизу людей. Люди торопились, зябко ежились в своих пальто и куртках и наклоняли головы вниз, чтобы хоть как-то защитить лицо от хлесткого безжалостного ветра. Хорошо чувствовала себя, наверное, только приземистая тетка, очень кстати вырядившаяся в полушубок из нутрии. На голове у нее была китайская кепочка из ангоры с козырьком и потешным шнурочком, завязанным бантиком, а на ногах — молодежные высокие ботинки, плотно облегающие полные икры. Тетка периодически приставала ко всем выходящим из консультации молодым женщинам, раскрывая перед ними объемистый пластиковый пакет и темпераментно размахивая свободной правой рукой. «Наверное, предлагает заранее приобрести какие-нибудь комплекты для новорожденных, — подумала Таня. — Надо будет как-нибудь умудриться обойти ее стороной». У нее почему-то возникала чуть ли не аллергическая реакция при контакте с уличными торговцами, начинающими беседу с бравурно-радостного: «Вам очень повезло. Сегодня компания… (дальше следовало название, обычно иностранное) проводит расширенную распродажу своей продукции. Вашему вниманию предлагаются…» И так далее… Всех этих людей объединяла готовность говорить быстро и вроде бы непринужденно, фальшивая улыбка и холодный страх перед бедностью и неизвестностью в глазах. Тетка погналась за молоденькой девчонкой с округлившейся фигурой. А Таня быстро намотала на шею клетчатое кашне, застегнула на все пуговицы узкое черное пальто и почти бегом вышла из консультации. Она не успела пройти и десяти шагов, когда с ужасом поняла, что торговка возвращается. Ее пакет по-прежнему был таким же полным, а взгляд оставался взглядом охотницы. Татьяна внутренне напряглась и приготовилась ответить что-нибудь вежливое, но достаточно твердое. Но, к ее удивлению, тетка прошла мимо, удостоив ее лишь мимолетным взглядом. «Наверное, я совершенно не похожа на женщину, которая в принципе может быть матерью, — подумала Таня с неожиданной горечью и сама удивилась этому чувству. — Неужели это ребенок на меня так действует? Да, он, собственно, и не ребенок еще, а так, несколько бессмысленно пульсирующих клеточек… И зачем он мне сейчас, когда через месяц, сразу после возвращения Селезнева из Испании, начнутся кинопробы. А там, чем черт не шутит, может, и дадут главную роль? Во всяком случае, режиссер говорит, что шансы у меня неплохие. И начать свою кинокарьеру с таким партнером, как сам Сергей Селезнев, — это просто подарок судьбы. Пусть говорят, что он может играть только движением мышц. Это говорят те, кто не видел его работ в театре». Мысли с будущего ребенка плавно перетекли на кино вообще и учебу в частности. Татьяна быстро шагала по направлению к метро и размышляла о том, что в последний раз пластический этюд у нее получился просто безобразно и над речью надо бы поработать, потому что звук «ж» все равно проскальзывает и свистит. Она незаметно проводила языком по небу, пытаясь найти одну-единственную нужную точку, которая поможет ей справиться с упрямым «ж», когда прямо перед ней остановилась прогулочная коляска. Таня успела подумать, как же все-таки странно устроена жизнь. Иногда события в ней разворачиваются, как в дешевой мелодраме: стоит только подумать о том, чтобы сделать аборт, как вот вам, пожалуйста, — молчаливым укором коляска перед носом. Впрочем, укор не был молчаливым. Довольно крупное дитя, в пестром комбинезоне, отчаянно ругалось на своем детском языке и норовило оторвать голову у резинового зайца.