Этим утром меня ожидало приключение.

Я была в столовой. Папа, как обычно, опаздывал, и я раздумывала, не приступить ли к завтраку без него, как вдруг, бросив случайный взгляд в сторону, заинтересовалась происходящим на улице. Я подошла поближе к окну посмотреть, что случилось. Посреди дороги столпились люди и внимательно разглядывали что-то, вероятно, лежащее на земле. Мне не было видно, что это.

В комнате как раз находился дворецкий. Я заговорила с ним:

— Питер, что там такое снаружи? Пойди и узнай.

Он вышел и вскоре вернулся. Питер отличный слуга, но его манера сообщать даже о самых обыкновенных происшествиях несколько велеречива. Будь он министром, то с легкостью справлялся бы с Временем вопросов[2]: он умеет облекать незначительнейшие события в очень громкие слова.

— Некая неудачливая личность, по всей видимости, пала жертвой несчастливого стечения обстоятельств. Зеваки утверждают, что сей человек мертв. Констебль, в свою очередь, уверяет, что тот просто пьян.

— Пьян?.. мертв? Ты говоришь, что он мертвецки пьян?.. в такую рань!

— Либо то, либо другое. Мне не удалось посмотреть на этого типа лично. Источник моих сведений — очевидец.

Этого мне было недостаточно. Я не смогла совладать с, кажется, беспричинным приливом любопытства и, в чем была, отправилась на улицу лично выяснить, что там стряслось. Наверное, это был не самый разумный поступок в моей жизни — папа пришел бы от него в ужас, однако я всегда изумляю папа. Ночью прошел дождь, а туфли, которые были на мне, не совсем подходили для топтания в грязи.

Я добралась до места.

— Что случилось? — спросила я.

Рабочий с мешком инструментов на плече ответил:

— Человеку плохо. Полицейский думает, он напился, но я-то вижу, что дела гораздо хуже.

— Не могли бы вы меня пропустить?

Собравшиеся вежливо расступились перед женщиной и позволили мне пройти в самый центр толпы.

В жидкой грязи на дороге навзничь лежал человек. Он так сильно испачкался, что поначалу было сложно определить, мужчина ли это. Он был без шляпы и босиком. Тело его частично скрывал длинный изорванный плащ. Без сомнения, эта изношенная, измаранная и отсыревшая тряпка являлась единственным его одеянием. Верзила-констебль придерживал его за плечи и смотрел так, словно не знал, что с ним следует делать. По-моему, он никак не мог понять, притворяется бедолага или нет.

Он говорил с ним, как с умственно отсталым ребенком:

— Давай, парень, так не пойдет!.. Просыпайся!.. Что с тобой?

Но тот все никак не мог прийти в себя и объясниться. Я взяла беднягу за руку — ледяную. У него, кажется, не было пульса. На простое опьянение это ничуть не походило.

— С ним что-то серьезное, офицер. Нужно немедленно оказать медицинскую помощь.

— Думаете, у него припадок, мисс?

— Врач сможет сказать вам это точнее, чем я. Я никак не прощупаю пульс. Не удивлюсь, если выяснится, что он…

С моих губ едва не сорвалось слово «мертв», когда незнакомец спас меня от прилюдной демонстрации моего невежества, высвободив свое запястье и усевшись в липкой жиже. Он вытянул перед собой руки, открыл глаза и прокричал громким, но ужасно хриплым голосом, как будто у него сильно болело горло:

— Пол Лессинхэм!

Я так сильно удивилась, что ноги подкосились и я опустилась в грязь. Я подумать не могла, что имя Пола — моего Пола! — слетит с губ подобного типа, да еще в такой ситуации. Стоило ему произнести это имя, как глаза его опять закрылись, он начал клониться назад и, по-видимому, потерял сознание; констебль вовремя успел схватить его за плечо, не дав удариться головой о землю.

Потом полицейский потряс его тело — без излишней нежности.

— Ну, парень, теперь понятно, что ты жив!.. Что все это значит?.. Да шевелись ты!

Оглянувшись, я обнаружила Питера у себя за спиной. Его, вероятно, потрясло необычное поведение хозяйки и он последовал за ней, желая оградить от неприятных неожиданностей. Я обратилась к нему:

— Питер, пошли кого-нибудь за доктором Коутсом, немедленно!

Доктор Коутс живет прямо за углом, а так как пробуждение пострадавшего заставило констебля сомневаться, впрямь ли случай столь серьезен, я подумала, что было бы неплохо без задержек выслушать профессиональное мнение о состоянии незнакомца.

Питер только собрался уходить, когда человек на дороге вновь пришел в сознание — то есть очнулся, ибо я была совсем не уверена, осознает ли он, что творится вокруг. Все было как в прошлый раз: незнакомец сел, вытянул вперед руки, неестественно широко распахнул глаза — по-прежнему казавшиеся незрячими! — по его телу пробежала судорога, и он истошно закричал, как может кричать человек перед лицом смертельного ужаса:

— Берегись, Пол Лессинхэм, берегись!

Этот вопль заставил меня собраться с духом. Здесь крылась какая-то тайна, и мне было необходимо сорвать с нее покров. Дважды произнес он имя Пола — и сделал это самым необычным образом! Я была обязана докопаться до сути, узнать, что связывает это безжизненное создание и Пола Лессинхэма. Должно быть, сама Судьба привела его к моему порогу, дабы я приняла нежданного гостя. Решение пришло мгновенно.

— Питер, поспеши за доктором Коутсом. — Питер передал распоряжение лакею, и тот со всех ног бросился исполнять его. — Офицер, я хочу, чтобы этого человека перенесли в дом моего отца… Не может ли кто-нибудь здесь помочь мне?

Желающих нашлось предостаточно. В холле я обратилась к Питеру:

— Папа уже спустился?

— Мистер Линдон просил передать, что вам лучше садиться за стол без него. Он приказал принести поднос с завтраком к нему наверх.

— Хорошо. — Я кивком указала на несчастного, которого в ту минуту вносили в дом. — Ничего не говорите ему об этом человеке, если он не спросит о нем сам. Ясно?

Питер поклонился. Он всегда — воплощенная деликатность. Ему известны мои причуды, и не его вина, если порой кое-какие рассказы о них доходят и до папа.

Врач пришел едва ли не сразу: незнакомца только успели уложить.

— Его бы помыть, — заметил доктор, стоило ему бросить взгляд на больного.

Это, конечно, было справедливо: никогда в жизни я не видела человека, столь остро нуждавшегося в воде и мыле. Затем Коутс приступил к обычному медицинскому осмотру; я не отходила от него ни на шаг. Насколько я поняла, пациент не подавал признаков жизни.

— Он умер?

— Скоро умрет, если его не покормят. Парень наголодался.

Врач спросил полицейского, известно ли что-либо об этом человеке.

Благоразумный констебль сумел уклониться от внятного ответа. Новость о том, что на улице лежит мертвец, с криком принес какой-то мальчишка. Полицейский последовал за ним и обнаружил незнакомца. Больше он ничего добавить не мог.

— Что с ним? — спросила я врача, когда констебль ушел.

— Понятия не имею… Может, каталепсия, а может, нет… Задайте этот вопрос позже, когда я сам разберусь.

Доктор Коутс всегда был немного резок — особенно, полагаю, когда говорил со мной. Помню, как-то он пообещал надрать мне уши. Когда я была маленькой, я считала это нормальным.

Поняв, что молчаливый гость ничего мне не расскажет и своих загадочных намеков на Пола не прояснит, я поднялась на второй этаж. Папа сразу сообщил мне, что страдает от сильнейшего приступа подагры. Однако он успел — с немалым удовольствием — поглотить изрядный завтрак, тогда как я все еще ходила натощак и посему выразила надежду, что болезнь не так серьезна, как ему кажется.

Я промолчала о том, кого нашла на улице, — иначе подагра папа не преминула бы усугубиться. Когда он в таком настроении, ее усиливает любой пустяк.

Пол потряс Палату общин одной из величайших своих речей, а я поссорилась с папа. К тому же едва не поругалась с Сиднеем.

Но последнее — пустяки. Он все еще не перестал думать, что влюблен в меня, — будто бы со вчерашнего вечера, когда он, по его выражению, «предложил мне руку и сердце», у него не было времени разлюбить и опять полюбить полдюжины раз; в силу этого заблуждения, он, кажется, считает себя вправе дуться и негодовать. Но я внимания не обращаю: когда Сидней разобижен, он не менее мил, чем обычно; мне, однако, не по нраву, что он начинает метать ядовитые дротики в Пола. Если он воображает, что его слова или намеки хотя бы на гран ухудшат мое отношение к Полу Лессинхэму, он еще глупее, чем я предполагала. Кстати, сегодня вечером Перси Вудвилль предложил мне стать его женой — и это тоже мелочь; он уже три года пытается просить моей руки — что, в данных обстоятельствах, немного меня раздражает, но он все равно не станет плеваться ядом просто потому, что я предпочла другого, — а ведь Вудвилль, кажется, в самом деле меня любит.