— Она хорошая! Она меня кормит! И денег дает… иногда! А я за это должен днем находиться на чердаке того дома и рассказывать ей обо всех людях, которые туда приходят… — испуганно зачастил негритенок.

— Ах вот оно что! — до Браслета стало доходить, кто такая эта самая «тетя Марина» и чем она промышляет. Он уже слышал, что нигерийцы часто используют в роли наркокурьеров белых женщин, которые якобы путешествуют по странам под видом туристок. — Мне все понятно. Веди меня к этой твоей «тете Марине»!

Пока негритенок показывал Браслету дом и подъезд, где проживала его благодетельница, сам Браслет вспоминал то немногое, что знал о нигерийцах, живших в Москве. Многие из них находились в Москве на нелегальном положении, успев обзавестись только лишь сувенирными удостоверениями «Гражданин мира», которые по дешевке приобрели на Арбате. Они активно занимались продажей наркотиков, вовлекая в свои опасные игры молодых женщин и девушек, которые, желая побольше заработать, выполняли все их указания и служили им в качестве наркокурьеров. Причем девушки были, конечно же, белые. Своих чернокожих мисс и миссис они старались не подставлять. А еще нигерийская группировка поддерживала тесные контакты с азербайджанской и таджикской наркомафией. На связи же с российскими торговцами они шли неохотно. Почему? Вот этого-то Браслет никак не мог понять. Видимо, нигерийцы опасались провокаций и предательства со стороны «белых».

«Тоже мне, черные расисты! — подумал Браслет. — Что я еще про них знаю? Да, языком их национального общения является игуа. Что доставляет большие неудобства нашим уважаемым работникам правоохранительных органов… У них нет знатоков игуа, и потому задержанные ментами негритосы всегда могут отказаться от дачи показаний, притворившись, что не владеют не только русским, но и никаким другим языком, кроме своего родного. Неплохо устроились!»

«Тетя Марина» жила в третьем подъезде в квартире номер пятьдесят пять. На вид этой крашеной блондинке было лет двадцать пять, и выглядела она весьма эффектно в своем коротком халатике и облегающих стройные ноги колготках.

— Набо, кого ты привел? — строго спросила она, открыв входную дверь на звонок Браслета. Мальчишка переминался с ноги на ногу.

— Ему нужны хозяева, — потупился негритенок.

— Ты должен был прийти сюда один и передать мне пожелания этого господина! — строго сказала «тетя Марина». Ты поступил очень дурно, Набо! Я все расскажу твоему дяде…

— Только не это! — перебил ее негритенок. — Я больше так не буду, честное слово!

— Хватит ему читать нотации! — Браслету надоело стоять под дверями этой «интердевочки» в роли бедного родственника, и он попытался взять инициативу в собственные руки. — Ты одна? — спросил он, входя в квартиру и при этом нахально оттеснив ее хозяйку в сторону. Руку Набо он так и не отпустил, втащив его за собой.

Оглядев двухкомнатную малогабаритную квартиру, обстановка которой ничем не выдавала больших доходов ее хозяйки от очень выгодного криминального бизнеса, Браслет убедился, что, кроме самой Марины, в ней больше никого не было.

— У меня есть выгодное предложение для твоих хозяев, — толкая негритенка на диван и усаживаясь рядом с ним, произнес Браслет. — Но свои предложения, как ты понимаешь, я намерен обсуждать только с главным…

— Я должна позвонить, — сказала женщина, что-то обдумывая.

— Позвони, — разрешил Браслет и тут же предупредил: — Только без глупостей! Предупреждаю, прежде чем сюда заявятся твои черномазые защитники, я успею поджарить тебя на медленном огне…

Женщина, подумав еще минуту, подошла к телефону, стоявшему на журнальном столике, и набрала семизначный номер.

— Прошу передать сообщение на пейджер абоненту номер семьдесят три — семьсот пятьдесят три… Да! Текст следующий: «Срочно позвони Марине!» Все! Спасибо.

«Деловые, — подумал Браслет. — На вид обезьяны обезьянами, которые только что вышли из джунглей, а вот на тебе, владеют современной техникой связи, баб наших, опять же, обрабатывают, втягивая в свои дела. Весело, ничего не скажешь…»

— Я хочу выйти! Мне надо в туалет… — попросил Набо.

— Сиди пока здесь и не дергайся! — не разрешил Браслет. — И ты сядь у телефона! — распорядился он, заметив, что Марина хочет выйти из комнаты.

Она молча подчинилась. В комнате повисла тягостная тишина, которую минут через пять разорвал телефонный звонок.

— Возьми трубку, а потом передашь ее мне! — приказал Браслет.

Женщина исполнила и это.

— Алло! Это я, Марина, — сказала она в телефонную трубку. — С тобой хотят поговорить… Хорошо! Пожалуйста… — она протянула трубку Браслету.

— Кто ты? Что тебе надо? — услышал Браслет мужской голос без акцента, как только подошел к телефону.

— Есть выгодное дело, — ответил он. — Ты меня должен знать по прошлому делу. Я был вместе с Верблюдом… Сейчас я хочу работать с тобой без посредника. По-моему, и кошке понятно, что это сулит выгоду нам обоим. Что скажешь?

— Я подумаю над твоим предложением. Как с тобой связаться? — спросил мужской голос.

— Запиши мой «сотовый»! — Браслет продиктовал номер, добавив: — А я запомнил номер твоего пейджера… Жду ответа, как соловей лета! Привет!

Дав отбой, Браслет засобирался уходить, сказав Марине на прощание:

— Такая красивая шлюха — и не могла найти работу получше, чем якшаться с этими обезьянами! Живи дальше! Может, кто-нибудь из них сделает тебя десятой женой в гареме, и ты родишь ему кучу шоколадных мулатов, или метисов, я уж и не знаю, как их там называют…

Презрительно хохотнув, Браслет вышел, хлопнув дверью.

Он успел отъехать на своем «Москвиче» совсем недалеко, как заверещал «сотовый».

— Я слушаю! — сказал он, приставив левой рукой аппарат к уху и продолжая правой рулить. — Да, говори! Это я звонил! Что?..

Браслету даже показалось, что он ослышался.

— Повтори еще раз! — потребовал он.

— Повторяю! — ответил голос в трубке. — Без Верблюда мы работать не будем! Договаривайся с Верблюдом…

— А, черт! — выругался Браслет, в сердцах бросая телефонный аппарат на соседнее сиденье. — Чтоб вы все сдохли, обезьяны проклятые!

«Дело не выгорело, — пронеслось у него в голове. — А жаль!.. Теперь придется менять номер своего сотового. Терпеть не могу, когда моим номером телефона располагают всякие ублюдки…»

— Посиди пока здесь! — сказал дежурный офицер милиции, закрывая за Гвоздем тяжелую металлическую дверь на замок.

В комнате для задержанных не было ни стула, ни стола — не полагалось по каким-то там милицейским правилам. Зато имелась скамья, на которой уже беззаботно похрапывал какой-то громила с бандитской рожей, заняв все «спально-сидячее» место. Гвоздь хотел было разбудить товарища по несчастью и попросить его подвинуться, но потом, взглянув еще раз на лежащего мордоворота, передумал и отошел в другой угол.

«Приехали! — с горечью подумалось ему. — «Здравствуй, дом родной тюряга, и прощай, свобода-мать!..» — процитировал он про себя строчку из запомнившейся ему длинной баллады, сочиненной каким-то зеком.

Сняв пальто, Гвоздь постелил его прямо на пол и улегся, надвинув шапку на глаза.

Перед тем как задремать, он представил себе морду того здоровяка, что сейчас выводил носом заливистые рулады, храпя на всю камеру. Что-то Гвоздю почудилось в этой физиономии знакомое, хоть и давно забытое. «Да это же сам Гоша Канаринский, которого у нас в колонии прозывали Каналья!.. — вдруг вспомнилось Гвоздю. — Вот с ним мне снова встретиться не приведи, Господи! Да нет, не он это! Сколько лет уж прошло. Каналье и тогда-то было далеко за тридцать, а сейчас должно быть около пятидесяти. А тому, что разлегся на скамье, не больше двадцати пяти. Нет, не он! А вдруг все же он, Каналья? Только хорошо сохранившийся? Ведь он всегда за собой ухаживал. Даже зубы чистить наловчился указательным пальцем… Да, Каналья себя очень любил…»

И в сознании Гвоздя возникла череда ярких картинок, отражавших его первую «ходку». Видимо, именно фигура Канальи явилась тем ключиком к кладовой памяти, где Гвоздь хранил самые неприятные воспоминания о прошлом.