Они сидели уже больше часа; первую «торпеду» благополучно прикончили и принялись за вторую. Где-то посередине первой Йолли пристроилась на подлокотник кресла Айрэнэ, разговор принял доверительный оборот и речь зашла о глюколовстве — девушка еще не слышала полностью квэнту Йолли и воспользовалась случаем, чтобы направить беседу в эту сторону. Результат получился… неожиданный.
— Понимаешь…
Водопад русых волос с золотистым отблеском — Айрэнэ с трудом поборола в себе желание запустить пальцы в шелковистые пряди:
— А что там у вас вообще такого было? Как вы… пересеклись?
Йолли помедлила, затем встала и подошла к шкафу, ломко опустилась на колени. Открыла нижний ящик и зарылась в него: на свет появились какие-то тетрадки, блокноты, отдельные листки, лоскутки, фотографии… Наконец девочка извлекла красную картонную папку, положила на колени и с минуту вглядывалась в нее. Потом смахнула с обложки пыль, встала:
— Пошли на диван — там места больше.
Айрэнэ подхватила свой бокал с пивом и последовала за девочкой, села рядом. Та положила папку ей на колени, но развязывать тесемки не спешила — сидела, опустив голову, и только пальцы беспокойно постукивали по картону.
— Э-эй, кысь… — тихонько позвала Айрэнэ, и девочка очнулась:
— А… Держи. Читай… — поставила локти на колени и закрыла лицо ладонями.
Айрэнэ аккуратно развязала тесемки, открыла папку: внутри оказались листы, покрытые до боли знакомым почерком. Ухватив верхний лист, девушка поднесла его поближе к глазам. Прочла первую строку.
"…мы уходили в леса. Остатки нашего народа…"
Текст расплылся перед глазами, и в сердце пока несильно, но ощутимо толкнулась игла — не болью еще, но напоминанием о боли. Айрэнэ сердито сморгнула слезы, для верности вытерла глаза рукавом. Вновь уставилась в текст.
"…мы уходили в леса. Остатки нашего народа — горстка едва живых, но измученных непривычно долгими переходами эльфов — пробирались через леса. Мы покинули дом — нашу землю, нашу Долину Тумана. Мы спешили, мы давно уже не отдыхали как следует, и нам не хватало еды. Мы шли, пошатываясь, словно в полусне, едва замечая, сколько пройдено и сколько еще идти. Сколько? Мы не знали. Горстка детей и несколько взрослых. Несколько? Их было только двое. Взрослых? Они едва перестали быть подростками. Мы старались уйти, спутать следы, но леса были пусты — лесные духи попрятались сами и не могли — или не желали — помочь нам. А погоня была попросту слишком искусна. Попросту — слишком искусна. Какие страшные в своей простоте слова… Убийственная простота…
Погоня… Мы знали, что можно загонять дичь. Могли ли мы представить себе, что сами станем дичью? Мы уходили, пытаясь путать следы, пытаясь раствориться в тенях и сумраке…
…И все же нас настигли.
Преследователи — майяр с ничего не выражающими лицами, верхом на ослепительно белых конях. И серые псы. Огромные. Наши защитники встали перед нами, раскинув руки — псы легко отшвырнули их. И перервали им горло. Мы не могли сдержать крик — мы ждали смерти, и я обнял ее — хоть на секунду продлить ей жизнь…
Нас не тронули. Нас окружили и повели. Неожиданно я оказался самым старшим, и мне пришлось успокаивать малышей, утешать их… Хотя нечем было их утешить. А маленькая Элгэни вообще перестала говорить. Ведь погибшая Лайтэнн была ее сестрой. Малышка не говорила и не плакала, только смотрела сухими, огромными глазами — и я не в силах был вынести ее взгляда.
Время — наше время — утекало сквозь пальцы, как песок, но я не мог уделять ей больше времени, чем остальным. Им всем нужен был утешитель… И старший брат.
Я пел им песни, рассказывал сказки — все, что угодно, только бы отвлечь от невыносимых мыслей о том, что мы потеряли. Все потеряно, все ушло навсегда: и сумасшедшая весна, и бередящий душу аромат ландышей, и наша долина с поднимающимся по утрам куполом тумана… Не будет песен под звездами, не будет синих сумерек, когда все говорят травами, и никому из нас — ни им, ни мне — не выйти уже под своды зала, чтобы звонким от волнения голосом произнести: "Я, перед Артой и…" Не будет избранного, истинного имени. И что с того, что я уже знаю свое…
Свет и сияние — режущий свет и ослепляющее сияние — это все, что я помню о Валиноре. И только в садах Повелителя Видений и Снов мы смогли перестать щуриться и оглядеться.
Я держал ее за руку. Слабое утешение — но хоть что-то. Ее — еще совсем ребенка. Я ведь Видящий. Я ведь был Видящим. И с самого начала знал, что она предназначена мне, что мы будем вместе. Я видел нас двоих, я видел наших детей… А потом все видения затянуло пламя… Пламя — и тянущийся едкий дым.
Сады были далеко от горы Таникветил, но разве Видящему может быть помехой расстояние? Я видел: взрослых приковали к скалам, и их тела терзали орлы. Белые блистающие снега — и алые брызги. Наверное, это было даже красиво…
Наша участь была иной. Великие Валар проявили милосердие, оставив нас в живых. В живых, но — другими… И я отказался принять эту милость.
Опускаясь на мягкие травы в саду Ирмо, я внезапно Увидел, в кого превратится моя нареченная — моя последняя королева Ирисов. Засыпая, я плакал и стискивал зубы. Я знал, что свободен — но она останется, и память ее будет смыта и заткана гобеленом видений, и ей уже не вырваться — ей, уже не Йолли — Амариэ Мирэанне. И еще я понял, что тогда мне незачем жить.
Я рванулся из последних сил — сам не зная, что делая — то ли желая не-быть, то ли — забрать ее с собой… И оказался — над садом. Я видел свое распростертое тело, видел засыпающих детей, видел ее — потянулся к ней, устремляя всю свою любовь, все желание быть-вместе…
"Что со мной? Где я?" Передо мной — сияющий пушистый сгусток, излучающий страх, растерянность, боль. "Где я?!"
"Йолли! Это я, Гэллэйн! Йолли, мы свободны! Мы должны уйти!"
"Где мама? Мама!"
"Мы не можем им помочь! Йолли, нам надо уходить!"
"Ма-ама!!"
Она рванулась — прочь и вверх. Я ринулся за ней. Перед нами раскрывалось бескрайнее, величественное звездное небо, но я не обращал внимания — нужно было догнать, не потерять ее, крохотную, охваченную ужасом искорку. "Йолли!"
Она мчалась, не обращая ни на что внимания — и вдруг я ощутил, что ее тянет к себе какой-то мир. Она забилась, пытаясь высвободиться — но слишком много сил ушло на бегство, и мир властно, неумолимо влек ее к себе.
"Гэллэйн! Не бросай меня!!!"
Странный мир. Чужой. Чуждый.
"Я боюсь одна!"
"Я не оставлю тебя!" Я мало что мог сделать. Только метнуть ей своей силы — щедро, не считая и не рассчитывая, давая ей возможность воплотиться в нормальном, девичьем теле… Она исчезла, а у меня осталось сил только на то, чтобы войти в этот мир в одно время с ней, моей королевой Ирисов. Отдаваясь на волю чужого мира, сквозь накатывающую дурноту я боролся — чтобы сохранить хоть какие-то остатки памяти: "Йолли, я найду тебя! Йолли, я вспомню тебя! Йолли, я люблю тебя!"
И меня взяла чернота…"
На этом текст заканчивался. В папке были еще листы, но девушка не стала их читать. Уставилась перед собой невидящим взглядом, а в голове назойливой мухой билось: "Ага… Ну да… Умно…"
Она вздохнула и пошевелилась, и Йолли подняла голову:
— Ну как?
— Да-а… — протянула Айрэнэ, и девочка перебила ее:
— Видишь, мы вместе были! Он… ради меня… А теперь… — и расплакалась.
"Елки… Она… до сих пор не поняла… Глу-упая…"
Пусто. Рядом плачет Йолли. Нет жалости, нет сочувствия.
"Надо утешить…" — тяжелыми жерновами ворочаются мысли. — "Надо обнять."
Пусто.
И все-таки надо заставить себя, пересилить… Надо сделать. Медленно поднимается рука, ложится девочке на плечи. Та вздрагивает — и прячет лицо на груди Айрэнэ.