Гнев улегся. Осторожно согнув руку, он коснулся волос Беверли. Она зашевелилась, плотнее зарываясь в его плечо. Так нельзя, мелькнула отчаянная мысль. Разве я не обладаю мозгом? Куда делся парень, которого никто не собьет с толку, ничто не поставит на колени?

Вернись к себе, Янси. Вспомни время, когда Лоис заполняла твой мир, но не лишала власти над ним, если ты сумел совладать с собой тогда, обладая десятой долей теперешнего интеллекта, то почему… почему не можешь сейчас… Почему сердце хочет вырваться из груди?

Он закрыл глаза, уходя от серебристого пронзительного сумрака ночи и мерцания сигареты Лоис. Вернись, приказал он памяти. Вернись еще раз. Но пропусти момент, когда она положила мне на плечо руку. Немного позже…

Дождь начинает утихать. Они торопливо шлепают по лужам к своей кабине; домик совсем рядом. Стоп. Остановись здесь… Так. Теперь воссоздай себя самого, каким ты был два года назад, когда не дал мыслям о Лоис поглотить все остальное, а сердце твое билось ровно.

Трудно поверить, но Янси держался почти две недели! Картина первая: Лоис на трамплине. Вторая, — ее фигура на фоне неба, навеки застывшая в полете. Навеки, потому что когда восприятие достигает такой остроты, образ, как фотография, никогда не стирается. Так что в его памяти она все еще парит под облаками. Дальше — кадриль; скрипка, бойко выпиливающая мелодию, вырывающуюся из хрипловатого динамика, гулкий топот ног по дощатому полу, осипший, но веселый «дирижер»: «Кавалеры, шаг налево и кругом, раз-два… Повернули вашу даму… Следующую… Следующую!». А следующей оказалась Лоне. Вот она кружится с ним, такая легкая и упруго-подвижная в его руках, мелькнула и исчезла, а он и не успел по-настоящему осознать ее близость, только комок в горле и странное ощущение, будто правая рука, еще недавно лежавшая на ее талии, принадлежит не только ему, словно за какие-то мгновения их молекулы смешались.

Следующая картина: Лоис прекращает ссору между одним из отдыхающих и каким-то местным. Словно невзначай оказалась рядом, взъерошила разошедшемуся мужчине волосы, рассмеялась; в ее присутствии насилие казалось немыслимым. Лоис ведет машину по березовой роще, ловко маневрируя среди стволов. И тысяча бытовых картин с Лоис, незабываемой в самом обыденном, — как она держит вилку, поднимает голову, как, затаив дыхание, вся уходит в слух. Вот — она приглашает к завтраку; таким голосом окликают человека, скажем, с веранды, но тем не менее Лоис слышат восемь десятков гостей.

Вот Лоис идет, вот она просто стоит, пишет что-то, говорит по телефону… Воспоминания о каждом миге подсмотренной им жизни могли наполнить душу, утолить ее жажду.

И так почти две недели: утреннее пробуждение рядом с Беверли, завтрак, купание, лодка, дальние прогулки с женой и запретная одержимость другой женщиной, скрытая за фасадом выхолощенных ритуалов супружества. Пусть, уткнувшись в газету, он на самом деле тщательно изучает не спортивную хронику, а отпечатавшиеся в памяти черты лица Лоис; и в том, и в другом случае он никогда не поделится с Беверли своими переживаниями, так какая ей разница? В первые годы брака она, наверное, выразила бы недовольство. Какой смысл в поездке, если он ведет себя так же, как дома? Но на данной стадии их отношений Янси превратился для жены в почти незаметно-привычный, но необходимый аксессуар семейной жизни, от которого и ждут, чтобы он вел себя как обычно.

Но способность скрывать свои чувства не была беспредельной. Янси не знал, где пролегает роковая черта, и что может заставить переступить ее, но когда сделал это, полностью сознавал смысл происходящего.

В четверг (они уезжали в воскресенье), после обеда, Янси предложил Лоис прийти к ним вечером. Он выпалил приглашение одним махом, слова тогда словно материализовались и повисли в воздухе, а он, пораженный своей смелостью, смотрел на них и в панике думал: «Я, наверное, сошел с ума…». Однако Лоис любезно приняла приглашение, и Янси спасся бегством.

Предстояло еще, конечно, сообщить Беверли о намечавшейся вечеринке. Он не знал, как это сделать, а потому заранее продумал несколько вариантов поведения в ответ на возможную реакцию жены. Как бы то ни было, визит состоится. Он даже не пытался предугадать, как пройдет вечер, что, вообще-то говоря, странно для человека с таким богатым воображением, имея в виду придуманные способы вызвать у Беверли прилив гостеприимства.

— Слушай, Бев, — заявил он, отбросив предисловия, когда нашел жену позади центрального здания, где она метала подковы. — После обеда к нам заглянет Лоис.

Беверли метнула подкову, внимательно проследила, как та упала па землю, подскочила и, наконец, замерла. Потом обернулась. Глаза жены были широко распахнуты, — впрочем, как обычно, — словно зеркала. Что она сейчас скажет? Который из заготовленных доводов использовать, чтобы преодолеть возможное сопротивление? Неужели придется прямо здесь сочинять еще один?

Она быстро опустила глаза, подобрала новую подкову и небрежно произнесла:

— Когда ее ждать?

И вот, свершилось. Легкий уверенный стук в дверь эхом отозвался в душе. Если позже Янси изменила выдержка, то потому, что в это мгновение он почти истощил ее запас, чтобы заставить себя усидеть на месте и позволить супруге отправиться открывать дверь. Ради своей же безопасности Беверли не стоило показываться в одной компании с Лоне.

Она вошла, и в комнате сразу стало светлее и уютнее. Лоне подошла к креслу и села… нет, не села, а плавно опустилась в него, словно невесомая. Казалось, она парила в воздухе, не касаясь подушек, а Беверли… Беверли мячиком прыгала вокруг со стаканами и льдом, и говорила, говорила, все время говорила! Лоне же не болтала, а вела беседу.

Янси сидел в каком-то оцепенении и мог лишь наблюдать, почти не принимая участия в разговоре. Сознание с болезненной остротой воспринимало все детали происходящего, прежде всего, — старания Лоис (насколько он был способен судить, вполне успешные) помочь Беверли расслабиться и почувствовать себя непринужденно. Им она так не занималась, подумал он с гордостью. Зачем? Они понимают друг друга и должны позаботиться о бедняжке Беверли.

Янси расслабился, безмятежно наслаждаясь присутствием Лони, словно солнечным светом, от которого постепенно покрываешься загаром.

Потом они остались вдвоем. Беверли вышла на кухню, оттуда послышались ее причитания, что-то насчет льда: ну надо же, какое несчастье, у Джонсонов в девятом наверняка есть, нет, не беспокойтесь, я мигом. Хлопнула сетчатая дверь кухни, дробь быстрых шагов по ступенькам крыльца и почти неслышное шуршание опавшей хвои; все это заняло не больше секунды. И вот он наедине с Лоис. Янси пересел на диван, туда, где его угол касался подлокотника кресла. Подобный маневр, казалось, полностью истощил энергию; он хотел закурить, завязать непринужденную беседу, но не смог.

После нескольких мгновений затянувшегося молчания Янси почувствовал на себе взгляд Лоис, быстро повернулся к ней, и она сразу же опустила глаза. Он как ребенок радовался впервые представившейся возможности свободно, не спеша рассматривать ее. Наконец Янси облизнул высохшие губы.

— Всего десять дней… — произнес он.

— ?

— Знаком с вами, — пояснил он. Потом внезапно поднялся, обошел кресло, присел на подлокотник, упираясь ногой в пол; Лоис не шелохнулась, все так же разглядывала свои загорелые руки, аккуратно лежащие на коленях.

— Я хочу вам признаться, Лоис. Она не поднимала глаз. На гладком лбу появилась и сразу же исчезла морщинка.

— Такого я никогда не говорил даже… В общем, не говорил никому.

Лоис шевельнулась. Теперь он видел ее склоненное лицо в профиль. Она замерла в напряженном ожидании: словно капля росы, готовая вот-вот упасть, разбившись на тысячи «осколков».

— В ту ночь, когда мы приехали… Вы сварили кофе, я сидел за столом; вы подошли, чтобы поставить что-то, встали у меня за спиной. Дотронулись до меня. Он закрыл глаза и приложил руку к своему плечу. — Что-то… что-то произошло, — эти слова почему-то дались ему с трудом. У Янси были кое-какие познания; неожиданно он заговорил поучающим тоном.