— Ну вот, видите, — сказал он, — нужно остановиться.

Степан Казимирович нехотя сбросил газ, до сих пор не решаясь окончательно остановиться. Он оглядывался по сторонам до тех пор, пока не разглядел впереди за железнодорожным мостом яркий фонарь. Возле фонаря стоял вооруженный красноармеец. Водитель облегченно вздохнул и остановился — он узнал здание районного Совета.

— Да, наверное, это патруль, — сказал он. — Возле районного Совета бандиты напасть не решатся!

— К нам бегут четверо, — оглянувшись назад, сказал товарищ Чабанов, — и они совсем близко!

Преследователи, наконец, догнали машину. Один из них рванул дверь и рявкнул:

— Выходи по одному!

— В чем дело, товарищи? — картаво спросил человек с бородкой.

— Не разговаривать! Выходи, сука! Выходи, говорят!

Один из преследователей схватил Владимира Ильича за рукав его куцего пальтишка и резко дернул к себе:

— Выходи живей!

— Что вам нужно? — возмутился Владимир Ильич, которого буквально за рукава вытащили из машины.

Вслед за ним из автомобиля выскочила женщина.

— Что вы делаете? Как вы смеете так обращаться? — закричала она, но на нее не обратили внимания.

— Эй, ты, с бидоном, — бандит качнул маузером, обращаясь к Чабанову, — тоже выходи!

— Товарищи, это недоразумение! — Владимир Ильич до сих пор не хотел признавать, что его автомобиль остановили грабители. — Я — Ленин! Вот мой документ!

— Черт с тобой, что ты Левин! — грубо сказал долговязый преступник, по всей видимости, главарь шайки. — А я Кошельков — хозяин города ночью!

Кошельков вырвал из рук Владимира Ильича сложенную вчетверо бумажку и, не глядя, сунул её себе в карман.

— Молчать! Не разговаривать! — рявкнул он на Ленина.

Владимир Ильич затравленно огляделся в поисках поддержки, но все его спутники стояли под дулами пистолетов. Кошельков тем временем ухватил Ленина за лацканы пальто и резко дернул, едва не оторвав все пуговицы. Затем профессионально обыскал его. Найденный бумажник и браунинг он положил себе в карман. Лишь на водителя никто не обратил внимания. Степан Казимирович до сих пор сидел за рулем работающего автомобиля, судорожно сжимая в руках рукоять нагана. Он прекрасно видел через открытую дверь главаря банды, назвавшегося Кошельковым. Товарищ Гиль мог играючи застрелить главаря, но тогда его подельники расстреляют Владимира Ильича.

— Нет, — решил тогда Гиль, — так действовать нельзя!

Водитель едва успел сунуть наган под сиденье, как получил болезненный удар дулом пистолета в висок.

— А ты чего расселся? Выходи!

Едва Гиль вылез из машины, на его место взгромоздился водитель из числа налетчиков. Остальные члены банды резво запрыгнули в салон. Кошельков запрыгнул на подножку и, размахивая пистолетом, крикнул напоследок:

— Не шевелись!

Мотор взревел, и машина растворилась в ночной Москве.

В подворотне было темно, но Прохора это не пугало — эту подворотню и её обитателей он знал как облупленных. Простой обыватель рисковал в этом районе расстаться с кошельком, а то и с жизнью. Но Прохор не был простым обывателем, поэтому он спокойно прошел в темную подворотню, пересек захламленный внутренний дворик и остановился напротив неприметной обшарпанной двери. Прохор постучал по ней костяшками пальцев на особый манер и принялся ждать ответа. Через некоторое время дверь приоткрылась, разрезая ночной мрак узкой полоской света, и из-за нее донесся сиплый простуженный голос:

— Хто?

— Свои! Открывай быстрей! — требовательно произнес Прохор.

Человек за дверью грязно выругался, но распахнул дверь пошире. Прохор боком протиснулся в образовавшуюся щель. Стоявший за дверью человек поднес горевшую масляную лампу к самому лицу вошедшего.

— А, Кадуцей, — узнал он Прохора. — Давненько ты нам моргалы не мозолил! — довольно закончил он, засовывая за брючный ремень пистолет, который он держал в другой руке.

— Не бузи, Лягушка, а лучше дверь закрой — дует!

Лягушка захлопнул дверь и задвинул мощный засов.

— Хиляй за мной, бродяга, — сказал он, и, приподняв повыше лампу, повел Прохора по темному длинному коридору. В стылом воздухе резко пахло кошачьей мочой и сыростью. Наконец Лягушка толкнул вторую дверь и вошел в натопленное помещение.

— Кого я вижю! — едва завидев Прохора, с одесским акцентом воскликнул сутулый невзрачный мужичонка неопределенного возраста. — Кадуцей!

— Наше вам с кисточкой! — подхватил приветствие плотный розовощекий коротыш, не переставая ковырять в зубах ножом.

— Заяц, ты себе губу когда-нибудь ножом отмахнешь! — в шутку сказал Прохор.

— А она мне без надобности! — парировал Заяц. — Без нее даже лучше — плевать можно по-жигански!

— Сапожнику — наше пролетарское! — воскликнул Прохор, хлопая по спине сутулого. — А где остальная бражка?

— Черный с Коньком за самогоном похиляли, — отозвался Заяц. — А Кошелек там, в дальней комнате, — он неопределенно махнул рукой, — остаки бухла допивает… Не в духе Король сегодня, — предупредил он Прохора.

— А мне не впервой! — отмахнулся Кадуцей. — А чего он не в духе — скок тухлый?

— Да не… Он тебе сам растолкует…

Яков Кошельков, потомственный уголовник, чей родитель неоднократно топтал тюрьмы, рудники и зоны, король шпаны и босоты, неподвижно сидел за накрытым столом, уронив голову на сложенные руки. Прохор подивился изобилию: в этот голодный год стол Кошелька ломился от деликатесов. Видимо у кодлы дела шли нормально. Прохор слил в стопку из большой бутыли остатки самогона, лихо выпил. Затем подцепил с тарелки соленый огурчик и довольно им захрустел. Кошелек зашевелился, с трудом оторвал голову от стола и вперился немигающим взглядом в Прохора.

— Кадуцей? Ты откуда взялся? — невнятно спросил Кошельков.

— Откуда взялся, там уже нет! — ответил Прохор. — Ты-то чего кипишуешь? У тебя ж все на мази![63] — Прохор развел руками, указывая на стол. — Народу жрать нечего, а тебя — рай земной!

— А мне плевать на народ! — заявил Кошелек, двигая тяжелой челюстью взад- вперед. — Об этом пусть комиссары заботятся!

Блуждающий взгляд Кошелькова рыскал по столу и неожиданно наткнулся на браунинг, лежащий между тарелок.

— Ты не поверишь, Кадуцей, — заплетающимся языком сказал Янька, — какого терпилу[64] я сегодня тряхнул…

— Ну, — заинтересовался Прохор.

Янька без слов протянул ему помятую бумажку. Кадуцей развернул её и принялся внимательно изучать.

— Чего? — через секунду воскликнул он. — Выдана Владимиру Ильичу Ульянову (Ленину)?

— Ленину! — откликнулся эхом Кошелек.

— И…

— Отпустил я его! — горестно воскликнул Кошелек, хватив по столу кулаком.

Посуда обиженно зазвенела.

— Машину отнял и отпустил!

— Как ты вообще на него попал? — недоумевал Прохор. — А охрана?

Янька заглянул в пустую бутылку. Не обнаружив выпивки, он грязно выругался и запустил бутылью в стену. Осколки брызнули во все стороны. Прохор неодобрительно качнул головой.

— Вчера на сходке порешали ломануть Лубянский пассаж, — игнорируя вопрос Кадуцея об охране, продолжил Кошелек. — Для этого скока колеса были нужны… Решили экспроприировать у буржуев… Возле пивнухи Калинкина тормознули драндулет, пассажиров попутно пощипали. Тот, что в машине сидел, все время кричал: я — Левин…

— Какой Левин? — перебил Яньку Прохор.

— Это я не расслышал, — угрюмо пояснил Кошелек. — Если б расслышал — шлепнул бы на месте! Или обменял бы его на босоту из Бутырки! Я, когда смикитил, кого упустил — машину развернул, но его уже и след простыл…

— Эх, Янька, Янька, — посочувствовал Прохор, — зря ты в эту канитель залез! Теперь тебя чекисты в покое не оставят! Погубил ты свою буйную голову…