— Он настоящий американец? — поинтересовалась черноглазая девочка с двумя тоненькими косичками.

Она подошла к Уоррену и потрогала его за колено. Патрик погладил девочку по голове.

— Настоящий, настоящий, — ответила за него Люба. — А где Тимур?

— Собаку танк раздавил, — ответила девочка. — Совсем недавно.

— Что Ти-мууур!.. — протянул Резо. — Соседа-ювелира со всей семьей убили. Золото у него искали. А мы вот живы пока…

— И Гиви убили? — вырвалось у Любы.

— Гиви первого убили, он отца от них закрыл…

Любе стало страшно, она прижалась к Манико.

— Кто это? — спросила опять прабабушка.

— Говорят тебе, это Люба! — рассердился Резо.

Люба поцеловала Манико, вздохнула и решила раздать подарки, которые они привезли. Открыв чемодан, она увидела, что он наполовину пуст. То же случилось со вторым чемоданом. В обоих чемоданах лежало по паре крупных камней для веса. Патрик потрогал замки.

— Видишь, поломаны? Кто-то в аэропорту, в Москве или Сухуми, отобрал часть вещей себе.

— Это теперь часто бывает, — сказал дедушка Резо. — Хорошо еще, не все взяли. Кастрюлю с деньгами у Манико из рук вырвали, хорошо, что руки целы…

Всем подарков не хватило, начались слезы. Две девочки подрались, одна сказала:

— Лучше бы вы ничего не привозили, тогда было бы всем одинаково.

Люба не стала это переводить Патрику. А тот, увидев, что калитка покосилась и вот-вот рухнет, поднял с земли топор и, подперев плечом столб, стал соображать, как его закрепить. Резо молча принес ему пару досок и гвозди.

Потом сели за стол завтракать. Резо долго извинялся, что у них ничего, кроме брынзы, хлеба да персиков с дерева, нет.

— Война тут идет, — сказал он. — Брат на брата… К маме в дом снаряд попал. Хорошо, что днем, все были кто где, двоих только ранило, их в больницу увезли, и вот маму… Ее немного контузило.

— К врачу ходили? — спросила Люба, пытаясь обнять Манико, но та отстранилась от Любы, как от чужой.

— Доктор обещал, может, Манико оживет, — продолжал Резо. — Она еще хорошо отделалась… Абхазские ополченцы выгоняли грузин из своих домов на улицу. Свои хуже фашистов, звери какие-то. Бог разум у них отнял. Собственных родственников готовы убивать за правое дело. Кто их знает, чье правое? Кто грузин, кто абхазец, кто русский, кто осетин, кто половинка, кто четвертушка? Вон, я и еще два моих брата женаты на абхазках. Наши дети кто? Понимаешь, генацвале?

Люба переводила, Патрик кивал.

— А вы отдыхать приехали? О-хо-хо! Какой-такой здесь теперь отдых? Дом разрушен, есть нечего. Канализацию прорвало, все идет на пляжи. Конечно, мы вам очень рады. Но я вам так скажу: лучше от греха подальше уезжайте из Сухуми куда-нибудь еще.

— Как ее зовут? — спросила прабабушка Манико и тряхнула кипой давно нечесанных седых волос.

— Люба она, Люба! — рассердился дедушка Резо и повторил:— Уезжайте, пока здесь опять не началось…

— Куда же? — растерянно спросила Люба.

— Думаю, — сказал Резо, — лучше ехать в сторону Сочи, поближе к России. Там меньше убивают.

— Спроси у них, Луба, — поинтересовался Патрик, — где здесь ближайший пункт проката автомобилей? Это для нас сейчас самое удобное…

Услышав перевод, Резо грустно улыбнулся.

— Тогда, может, кто-нибудь продаст подержанную машину? — не унимался Уоррен.

— Люба, объясни ему, как это все сложно, — терпеливо сказал Резо, поколебался и предложил:— Знаете что? В сарае стоит «Москвич» Отара, моего сына. Он в Тбилиси и вряд ли сюда сейчас приедет. Его здесь врагом объявили. Машина все равно без пользы стоит, бензина нет. А еще говорили, что будут для армии машины забирать… Езжай на ней, сынок. Если только завести ее сможешь. Американцу они, может, бензина дадут?

— А как мы ее вам отдадим? — спросил Патрик. — Сюда вернемся?

— Ни в коем случае! Отар мой женат на русской, мать ее живет в Дагомысе под Сочи, Люба ее знает. Вот у нее в саду машину и поставишь, когда будете уезжать. Ты поняла, Люба?

Молодые посоветовались. Патрик засмеялся и долго тряс дедушке Резо руку.

«Москвич» стоял в сарае. Нельзя сказать, что он был новый, но голубой его цвет еще можно было угадать в отдельных местах. Патрик видел такие автомобили на выставках старых машин, они стоили дорого.

— Так и быть, — решил Резо. — Полканистры у меня есть припрятанной. Ты ее вернешь полной, идет? Если ГАИ спросит доверенность на машину, дашь им немножко долларов — это даже лучше, чем доверенность, понял? Еще вот вам два одеяла на случай, если гостиницу не найдете. В машине тоже можно неплохо спать, особенно с молодой женой, так?

— Спасибо, вы очень добры к нам, — вежливо сказал Патрик, и Люба перевела. — Я этого никогда не забуду. Приезжайте к нам в Калифорнию, я тоже дам вам свой «Форд», и поедете путешествовать на озеро Тахо.

— Дети! — крикнул Резо. — Хлеб по карточкам, они его нигде не купят. Принесите им из подвала буханку хлеба и банку абрикосового варенья…

— Можно хотя бы разок взглянуть на море? — осторожно спросил Патрик.

Поняв, чего хочет американец, Резо взял его за локоть, повел за кусты к обрыву. Патрик остановился и замер, разинув рот. Там открывалась голубая даль, чистая и тихая. Где-то на самом горизонте шел кораблик, дымя из трубы. Под обрывом шелестел о камни прибой.

— Посмотреть-то можно, — стоя позади, Резо качал головой. — Вот море. Но купаться ни в коем случае нельзя: вода отравлена канализацией.

Они вернулись в сад.

— Луба, — сказал Патрик, — у меня есть важный вопрос к Манико. Можно увидеть трубку, которую курил господин Сталин?

Прабабушка молча пожала плечами. Ответил за нее дедушка Резо:

— Как же, знаю хорошо эту трубку. Мама ее очень бережет как память об отце. Я, когда молодой был, ее курил потихоньку от матери. И друзьям давал покурить, потому что всем было интересно. Говорили даже, что она волшебная.

— Где же она?!

— Мама увидела, что я ее курил, и куда-то спрятала. Но куда именно, память у нее теперь начисто отшибло. Я уже искал… Может, она придет в себя и вспомнит… Извини, генацвале!

На прощанье слегка приунывший Патрик вынул видеокамеру и стал снимать все подряд: море, заросший, неухоженный сад, разрушенный дом Манико, замечательный автомобиль «Москвич», который еще не знал, что ему предстоит медовое путешествие, и всех своих новых родственников, выстроившихся с вдруг окаменевшими лицами в длинную шеренгу вдоль забора.

Самым сложным для Патрика оказалось влезть в машину. Дверь была маловата. Он занял полтора передних сиденья, и Любе осталась только половинка. Ноги нельзя было распрямить, но ехать было можно. Мотор не хотел заводиться; Патрик, посмеявшись, открыл капот, повозился полчаса со свечами и карбюратором, и «Москвич» ожил.

Все стояли и махали им вслед. Прабабушка Манико плакала, хотя так и не узнала Любу. Они выехали на круг четвертого автобуса. Наконец-то медовый месяц начался. Этот месяц теперь, когда Патрик мне про него рассказывал, походил на кино, хотя то была просто жизнь.

Люба показывала дорогу. «Москвич» скрипел и тарахтел, но бодро катил по разбитой асфальтовой дороге между пустынными пляжами и горами. Проехали пригороды, где стояли дачи известных не только в Сухуми людей: Берии, Сталина, Кагановича, Микояна. В центре города в изумлении смотрел Уоррен на разрушенные здания, танки на улицах и толпы людей возле магазинов.

— Все так интересно! — то и дело восклицал Патрик. — Похоже, мы с тобой тут единственные туристы.

Остановили их на выезде из Сухуми. Дорога была перекрыта двумя грузовиками и милицейской машиной.

— Патруль! — крикнул усатый лейтенант и стал выяснять:— Оружие? Патроны? Гранаты?

— Это твои коллеги, — объяснила Люба. — Полиция.

Им велели открыть багажник.

— Что в чемоданах?

Чемоданы были почти пустые: все, что не украли, уже было роздано.

— А это что? Бензин из города вывозить запрещено.