Достаточно скоро всем стало очевидно, какие выгоды он извлек из этой кампании и во что обошлась его помощь. Прогнав фессалийского тирана, он сел на его место, занял страну целиком и присоединил к ней все побережье, вплоть до острова Эвбеи, став, таким образом, властителем северной Греции от моря до Эпира – родины своей жены.

Он готов был двинуться и дальше, под тем предлогом, что Дельфийский Совет, в признание его заслуг, дал ему такое право, и хотел уже пройти с войсками через Фермопилы. Но тут афиняне, дотоле не вмешивавшиеся в распрю, но с неприязнью поглядывавшие на победы этого спасителя веры, заняли своими войсками знаменитое ущелье.

Антипий, заслуженно носивший прозвание Премудрый, с трудом вразумил окрыленного успехами Филиппа, однако в конце концов последний решил удовольствоваться тем, что уже завоевал. Он знал, что в Афинах появился человек, провозгласивший себя его противником. Это был оратор Демосфен, возглавлявший многочисленную партию и имевший большое влияние на толп], он являлся защитником в суде и, пользуясь своим даром красноречия, убеждал сограждан, что македонская экспансия представляет для них большую опасность. Он не переставая оплакивал утраченные афинские колонии: гору Пангею, Потиду, Метону… и призывал защитить колонии, находящиеся под угрозой захвата. Опасаясь вызвать новую священную войну, но на сей раз уже против себя самого, Филипп решил не пожинать дельфийские лавры. Он обосновался в столице Фессалии Ларисе, чтобы наладить управление новыми землями. И здесь он, по извечной своей привычке, снова влюбился.

Его ночи в Фессалии скрашивала прекрасная Филемора. Филипп настолько увлекся, что с гордостью демонстрировал ее окружающим, уступал ее желаниям, стали даже поговаривать, что она его околдовала. Он держал ее в качестве официальной наложницы и затем беременной привез в Пеллу. Когда фессалийку представили Олимпиаде, та, осмотрев соперницу, лишь заявила, что подобная красота сама по себе есть колдовство и девушка может обойтись без других чар. Однако доброжелательство царицы было притворным.

«Подождем, – говорила Олимпиада своим близким, – пока она надоест Филиппу, как надоедали все остальные, как надоела я сама. Подождем, пока он уедет».

Ждать пришлось недолго. Проведя в Пелле несколько недель, на протяжении которых он занимался чеканкой монет, благоустройством дорог и возлияниями во дворце, Филипп отбыл во Фракию, оставив прекрасную Филемору накануне родов.

Родившегося у нее сына назвали Арридеем. Созвездие, под которым он родился, соперничало с созвездием Александра, но для настоящего противостояния ему все же не хватало силы; к тому же оно было осенено знаком преждевременного несчастья.

Олимпиада сказала мне: «Сделай так, чтобы он умер».

Я объяснил ей, что убийство в данном случае дело ненужное и небезопасное. Существует другой путь. К чему брать на себя грех преступления, к тому же ненужного? «Этому ребенку, – продолжал я, – звездами определена такая же долгая жизнь, как и твоему сыну. Но ему уготована жизнь крота, а твоему сыну – жизнь орла; пусть он живет – на его фоне жизнь Александра засияет еще ярче». Существуют средства для укрепления жизненных сил и умственных способностей, но есть и такие, которые ослабляют рассудок и телесную силу, с их помощью из царевича можно сделать дурачка. Ребенку наложницы давали яды замедленного действия. Уже с колыбели в его голове сгущалась мгла слабоумия, которое проступало и в его чертах; никогда не суждено ему было выбраться из этого тумана. Таким увидел его Филипп, когда вернулся в следующем году после того, как захватив тридцать две новых греческих колонии, расширил свои границы до Геллеспонта, почти до пределов Великой Персидской Империи. Если раньше он и подумывал о том, чтобы когда-нибудь вместо Александра поставить у кормила македонской власти Арридея, то теперь похоронил эту идею.

Мудрость богов передавалась людям через уста Гермеса, и среди его речей были и такие:

«Зло от невежества заполняет собой всю Землю; она калечит душу, заточенную в теле.

Раз за разом тебе нужно раздирать на себе ткань туники твоего невежества, покрывало лукавства, оковы разложения – мрачную темницу, заживо хоронящую тебя, твой, еще способный чувствовать труп, могилу, которую ты повсюду носишь с собой, вора, который живет в твоем доме, приживальщица, который все, что любит, обращает в ненависть к тебе и все, что ненавидит, – в зависть тебе. Это враг, которого ты носишь на себе, как тунику».

Нужно по семь недель медитировать по поводу каждого врага, которого мы носим в себе, и лишь затем можно начинать учить других.

Люди никогда не перестанут удивляться тому, как мало времени требуется, чтобы создать империю, и тому, как медленно она распадается. Империи подобны людям, которые, после затянувшегося отрочества, за несколько месяцев завоевывают себе положение и до самой старости их благосостояние основывается на каком-либо счастливом жизненном эпизоде или на могуществе скопленного состояния.

Филиппу хватило восьми лет, чтобы утроить владения Македонии и сделать ее одним из самых могущественных государств. В течение восьми лет народ видел в нем настоящего царя. Гром его побед вызывал преклонение, и каждое его возвращение в Пеллу сопровождалось рукоплесканиями.

Однако рана, обезобразившая лицо, жизнь, полная сражений, ночные попойки и распутство – все это сильно изменило его внешность. В свои тридцать три года он был грузным человеком, с лицом, перечеркнутым черной повязкой. И внутри у него затаились признаки дряхления. Он по-прежнему был еще очень силен, но, когда впервые один борец положил его на лопатки, он поднялся и, глядя на отпечаток своего тела на песке, сказал скорее с удивлением, чем с недовольством: «Клянусь Гераклом! Как мало места занял я на земле, а ведь хотел владеть ею целиком…».

Эта мысль долго не давала ему покоя.

Он без счета разбрасывал золото – оно ничего ему не стоило, так как было награбленным. Его расточительство вошло в поговорку, но раздаваемое таким образом золото, если и помогает привлечь партнеров или сохранить рабов, то не дает возможности обзавестись настоящими друзьями, а, скорее, множит завистников.

Если Филипп хотел сохранить в неприкосновенности свою власть и передать ее когда-нибудь законному наследнику, то надо было, чтобы его признали царем на основе священного закона. Случай не замедлил подвернуться – в это время в небе появилась комета. Решение жрецов, объявивших, что Филиппа следует увенчать царским венцом, было утверждено всенародным согласием.

Его племянник Аминт III, еще ребенок, к тому же не проявивший твердого характера, был потихоньку отстранен от дел, а Филипп стал властителем Македонии, Фессалии и других областей.

Похоже, что в то время он, если и не по-настоящему снова сблизился с Олимпиадой, то, по крайней мере, обращался с ней теперь в соответствии с ее титулом царицы. К Александру он тоже изменил отношение: этот ребенок должен был сменить его на троне.

Когда Александру исполнилось шесть лет, Филипп решил поручить его заботам наставника и облек этой миссией некоего Лисимаха, придворного, изгнанного из Эпира из-за огласки одной любовной истории.

Можно было только удивляться подобному выбору, ибо наставник такого рода мало подходил для обучения молодого царевича. Однако Филипп имел обыкновение предоставлять должности людям, которые его забавляли. Таким же образом он приблизил к себе, назначив на высокую должность, одного бывшего раба по имени Агафокл, который непристойными шутками мог в нужный момент рассмешить его, и дело дошло до того, что для записи его острот Филипп нанял афинских писцов.

Лисимах был хвастливым глупцом, любившим пышные выражения; он выдавал себя за жертву большой любви и говорил с театральным пафосом. Россказни о том, как из-за любви ему пришлось бежать из своей страны от гнева обманутого мужа, вызывали у Филиппа приступы грязной радости. К счастью, мало что знавший Лисимах наизусть помнил Гомера и мог, не дожидаясь просьб, прочитать из него любую строку. Он помнил в деталях как «Илиаду», так и «Одиссею», являлся большим знатоком в области родственных связей богов и царей и говорил о героях мифов так, словно это были его близкие родственники. Так что можно сказать, что скорее Гомер, чем Лисимах, стал первым наставником Александра.