В качестве предмета своей отроческой любви среди товарищей по учебе в роще нимф Александр выбрал прекрасного Гефестиона – мальчика с черными удлиненными глазами, с темными кудрявыми волосами, с правильным профилем. Ростом он был выше Александра, сложен безупречно. Однако нет любви без взаимного восхищения. В противоположность Александру, Гефестион не выделялся умом среди товарищей, и Александр подавлял его быстротой ума. Для полноты любви необходимо ощущение господства. Вначале молодые люди, которых взаимно влекло друг к другу, стали как бы шутя называть друг друга Ахилл и Патрокл, затем нежность, прилив которой они испытывали, встречаясь, соприкасаясь руками или обнимая друг друга за талию или за плечо, радостное возбуждение, охватывавшее их, когда они вместе бегали, думы, которыми они делились, – все это изо дня в день подводило их к мысли, что они созданы друг для друга и никогда не должны разлучаться. Они обменивались тайными мечтами, давали клятвы. Замечательно то, что они претворили в жизнь эти мечты и сдержали эти клятвы. Прекрасный Гефестион всегда находился подле Александра, подобно сопровождавшему его сиянию.

Можно было по-разному относиться к Аристотелю, возмущаться его надменностью, его манерой говорить обо всех науках так, будто он сам их изобрел, можно было упрекать его в постоянной заботе о себе… Однажды, например, он с ложной скромностью спрашивал учеников, что они для него сделают, когда займут места своих отцов. Один на это ответил: «Я сделаю так, учитель, что все будут уважать и почитать тебя».

Другой сказал так: «Я назначу тебя своим главным советником».

Александр долго молчал, а потом, когда его стали торопить с ответом, сказал: «Как можешь ты, учитель, задавать мне подобный вопрос, и как я могу знать, что ждет нас в будущем? Подожди, пока я стану царем, тогда увидишь, как я стану с тобой обращаться».

Если не считать этих недостатков, которые, впрочем, не умаляют его величия, Аристотель действительно являлся тем учителем, который был необходим Александру; его сочинения, подытожившие достижения наук в Греции, увековечили его имя; он воспитал царевича, который без устали сеял затем эти знания по всему свету.

Шестнадцатилетний Александр Македонский был юношей среднего роста, с горделивой осанкой, широкой грудью и прекрасно развитой мускулатурой. Его светлая, почти молочного цвета кожа на подбородке и на животе становилась чуть розоватой; рыжевато-золотистую голову он держал немного склоненной к плечу – привычка, так и оставшаяся у него на всю жизнь; глаза его – один карий, другой голубой – всегда испытующе смотрели в небо и на людей. Трудноопределимый сладкий запах, который можно сравнить с запахом цветов, исходил от него – ведь боги всегда окутаны благовониями.

Всем жрецам ведомы такие волшебные превращения, когда какой-нибудь ткани или предмету придается аромат розы, мирта, жасмина, однако гораздо труднее пропитать ароматами живое тело.

Александр обучался науке красноречия, но так и не стал таким краснобаем, как Филипп; его голос был другого свойства, отличался низким тембром, и только гнев или волнение могли подвигнуть его на вдохновенную речь.

Обычно он ходил быстрым шагом, как учил его Леонид и как позднее сам он учил ходить своих воинов. Всем известно, сколь искусен был он в верховой езде. Отличался он в метании копья, да и в обращении с другими видами оружия.

В шестнадцать лет он был крепок, как спартанец, образован, как афинянин, мудр, как египетский жрец, тщеславен, как варвар. Все им восхищались, и когда он шел мимо, трудно было не поверить в то, что он божий сын.

Однажды в Мизу прибыл гонец из Геллеспонта. Царь Филипп просил сына приехать к нему под Перинф, город, который он осаждал. Юноша заехал в Пеллу, чтобы взять с собой свиту, попрощаться с матерью и вместе со мной совершить жертвоприношения. Затем он отправился на войну – в сторону восхода.

В то время как в роще нимф Аристотель завершал обучение Александра, а на берегах Геллеспонта Филипп Македонский пытался захватить последнюю греческую колонию, персидский царь Артаксеркс III Охос бросил войска на землю египетскую, захватил дельту Нила, из которой тысячелетиями распространялись по всему свету высокие знания, вынудил сдаться священный город Мемфис и учинил бесчисленные святотатства в храмах Амона. Фараон Нектанебо II, последний в чреде трехсот пятидесяти властителей, бежал, спустившись вниз по священной реке, и, достигнув Эфиопии, исчез бесследно и навсегда.

Некоторое время спустя первый прорицатель Амона огласил послание оракула: «Фараон ушел, но он вернется на землю Египта не в облике старца, а в расцвете молодых сил и изгонит с нашей земли персидского завоевателя».

Это было произнесено и услышано людьми в храмах, когда Александр покидал Мизу. Северное солнце вот-вот должно было выйти из-за туч.

Прибыв в Перинф, Александр нашел Филиппа сильно изменившимся, постаревшим. В последних походах он получил два ранения: один удар пришелся по лопатке, другой по руке с той же стороны; уже будучи кривым, теперь он стал почти калекой и с трудом пользовался одной левой рукой.

Он отяжелел, пил все больше и больше. В то время он стал нетерпелив и вспыльчив, так как устал многие месяцы топтаться перед этой прекрасно укрепленной крепостью, которую он мог лишить лишь наружного оборонительного кольца, но не был способен отрезать от моря; персы снабжали население продовольствием, греки – войсками.

Тяжелым взглядом смерил Филипп юношу, так и не сказав, зачем вызвал его в войско. Он выделил ему палатку по соседству со своей, однако не передал ему командования ни над каким отрядом. «Ты останешься подле меня», – сказал Филипп сыну.

И Александр стал жить лагерной жизнью, среди грубых и разнузданных военачальников, привыкших к разным вольностям, каким предаются победители. Для своих удовольствий они использовали не только похищенных или продажных женщин, но и своих подчиненных, солдат и рабов: любовь между мужчинами процветала в этом войске, созданном по образу фиванской рати, основой которой был героический Священный фиванский отряд – входившие в него воины сожительствовали, как любовник с любовницей или как муж с женой, поклявшись, что ни один из них не переживет другого.

Иные из окружения Филиппа слишком нарочито подражали фиванцам (что, впрочем, не умаляло их бойцовских качеств): надушенные, облаченные в роскошные ткани, украсив драгоценностями волосатые руки и груди, они так ухаживали за своими бородами, как обычно женщины ухаживают за волосами, и, не стесняясь, ходили при всех в обнимку; стороннему наблюдателю эта когорта показалась бы сборищем шутов.

Александр, только что прошедший обучение у Аристотеля и познавший лишь целомудренную любовь, соединившую его нежными узами с Гефестионом, был всем этим крайне шокирован. Сцены пьянства, при которых он присутствовал каждый вечер, не присоединяясь к бражникам, вызывали у него чувство отвращения и сурово осуждались им. Отклоняя домогательства куртизанок в мужском обличий и разбитных вояк, он дожидался, пока вино одурманит всех, чтобы, удалившись в палатку, предаться чтению Гомера и мечтам об Ахилле и Патрокле, Ахилле и Бресииде. Филипп, глядя на этого молчаливого блюстителя нравственности, говорил, пожимая плечами: «Клянусь богами, не пойму, отчего мальчик ходит грустный. Зачем мне в войске второй Антипий?!».

Однако под стенами Перинфа часто происходили стычки – когда осажденные пытались сделать вылазку либо когда македонцы проверяли силу неприятеля. Вскоре после своего приезда Александр смог впервые принять участие в бою. Эта маленькая стычка была так же важна для юноши, как большое сражение. Сражаясь рядом с отцом, он хотел показать ветеранам свою силу и удаль. Военачальники посмеивались над тем, что он не участвует в их грубых развлечениях, и он пытался доказать, что в ратном деле ни в чем не уступает им.