Его отношение к царственным персиянкам ставилось потом в пример и вызывало большое уважение к нему; впоследствии я слышал, как многие заявляли, что если бы он сохранил эту сдержанность до конца своей жизни, если бы он победил гордость и гнев, которые им часто овладевали, если бы посреди пиров он не обагрял руки в крови своих лучших друзей и не торопился лишать жизни великих людей, которым был обязан частью своих побед, то он сделался бы более достоин полного восхищения.

Для этого нужно быть бессмертным и не нести в себе, подобно всем земным существам, даже если их природа божественна, ростки своей собственной порчи и гибели.

В память о победе над персидским царем он основал свой третий город – Александрию-на-Иссе.

В один из вечеров после битвы при Иссе Александр раскрыл божественного Гомера, предоставив случаю руководить его выбором. Его рука остановилась на строках, в которых златокудрая пленница Брисеида, ликом подобная самой Афродите, произносит такие слова:

Я сказал Александру, что в этом следует видеть знамение, которое очень скоро осуществится. Мысли Александра были тогда всецело заняты Дарием, и он подумал, что я в насмешку указываю ему на жену его врага Статиру, к которой, при всей ее красоте, он не чувствовал никакого влечения; а поскольку, к тому же, Дарий был жив, он не очень поверил моему прорицанию.

Узнав, что Дарий оставил свою военную казну в Дамаске, Александр поспешил послать туда, по долине Оронта, Пармениона с корпусом; сам же он занимал в это время морское побережье.

При приближении македонского военачальника правитель Дамаска приказал погрузить казну на вьючных животных, забрать доверенных его попечению жен других сатрапов и персидских вельмож и оставил город, предпочитая сделать вид, что застигнут в открытом поле, чем быть вынужденным дать бой в городских стенах. Он договорился о цене за свою покорность, которую иные назвали потом изменой, и как бы по ошибке направил огромный обоз в сторону наших войск.

При виде солдат Пармениона, которые шли боевым строем, персидский караван был охвачен ужасом; командиры, охрана, рабы и носильщики пустились бежать, кинув богатства, к которым были приставлены; возничие спрыгнули с повозок, а обезумевшие лошади разбросали поклажу по дороге; монеты сыпались, как песок, из прорванных мешков; множество пурпурных одежд усеяли поля; у обочины дорог валялись золотые вазы, в кустах – пояса, сплошь покрытые драгоценными камнями. Рассказывали, что не хватало рук, чтобы захватить столь обильную добычу. Вопивших персиянок, которые тащили за руку детей, путаясь в своих тяжелых одеждах, было нетрудно догнать; многие сотни женщин из знаменитых персидских родов были пленены и отправлены в лагерь Александра. Серебряных изделий и чеканной монеты было захвачено почти на семьсот тысяч талантов (32). Было взято семь тысяч вьючных животных и большое количество повозок. В описи трофеев, пересланной в тот же день Александру, Парменион добавлял: «Я нашел триста двадцать девять куртизанок – музыкантш и танцовщиц, сорок шесть плетельщиков гирлянд, двести семьдесят пять поваров для приготовления блюд и двадцать девять, чтобы стряпать пищу на огне, тринадцать молочников, семнадцать виночерпиев для смешения напитков и семьдесят для подогрева вина, сорок составителей ароматов для изготовления благовонных мазей».

Кроме того, он взял в плен послов Спарты, Беотии и, что особенно важно, Афин; в его руки попала переписка, которую многие греческие полисы или отдельные партии продолжали поддерживать с Дарием вплоть до битвы при Иссе. Примеры двуличия были так многочисленны, что Александр решил не карать никого и отпустил послов на свободу.

Когда пленницы из Дамаска – среди них племянница Дария, а также вдова и дочери предыдущего царя Артаксеркса III Незаконнорожденного – были представлены Александру, он удивился, когда одна из этих женщин, чью сияющую красоту он заметил, обратилась к нему по-гречески, и более того – на том особенном греческом языке, на каком говорили в Македонии.

«Царь, – сказала она ему, – я не могла бы и вообразить, что пятнадцать лет спустя снова окажусь перед тобой и буду твоей пленницей. У судьбы бывают странные повороты. Я дочь Артабаза; мой отец нашел приют у твоего отца как раз тогда, когда ты родился, и я провела в твоей стране восемь лет моего детства. А еще я вдова Мемнонародосца».

В тайниках своей памяти Александр отыскал образ персидского царевича, чья попытка поднять бунт и свергнуть Артаксеркса окончилась неудачей и которому Филипп оказывал гостеприимство в Пелле в течение нескольких лет. Барсину Александр помнил хуже. Но она прекрасно помнила Олимпиаду, кормилицу Ланику и многих других лиц при македонском дворе; оживив прошлое, она взволновала Александра. Он пригласил ее к ужину и потом, вечер за вечером, стал находить приятность в ее обществе.

Барсине было двадцать восемь лет, на пять больше, чем Александру. Ее отец Артабаз, вновь вошедший в милость после смерти Артаксеркса, был теперь одним из самых высоких сановников персидского царства, управлявший восточными провинциями. Она была замужем дважды и дважды стала вдовой. Ее последний супруг, прославленный полководец Мемнон, скончавшийся на Лесбосе, прислал ее ко двору Дария в залог своей верности. Так она попала в руки солдат Пармениона.

Александр глубоко чтил память Мемнона, ценя в этом великом противнике военную доблесть и прямоту души. Барсина открыла Александру, что Мемнон испытывал перед ним такое же восхищение. Однажды, рассказала она, он услышал, как один из наемников, желая выказать себя с хорошей стороны, осыпал Александра грубыми словами; Мемнон ударил солдата древком своего копья и сказал: «Я тебе плачу за то, чтобы ты дрался с ним, а не за то, чтобы ты его оскорблял».

Голос Барсины очаровывал; она была образованна, много знала и о Персии, и о Греции; к тому же она была гречанка по матери и отличалась той небыстротечной красотой, какую создает смешение племен. Она обладала познаниями, приобретенными в частых путешествиях, и душевной открытостью, которую рождают превратности изгнания и ранняя привычка к несчастью. Она умела слушать, мечтать, стойко переносить беду; но она умела и радоваться, когда судьба улыбалась ей снова. Она любила старого Мемнона из чувства долга и искренне сожалела о нем. Но в ее прекрасных золотистых глазах скоро стало вспыхивать волнение под взглядом, наполовину темным, наполовину небесным, юного завоевателя. Она слышала раньше о тайне и предсказаниях, окружавших рождение Александра, и была готова признать в нем полубога. Когда голова победителя оказалась на ее груди, она почувствовала себя вполне счастливой. Она обняла его, как умеет обнимать взрослая женщина с тугим и горячим телом, и Александр впервые всецело отдался восторгу женской любви.

Сладостна была для них зима на побережье Финикии. Вся армия, казалось, была счастлива влюбленностью своего вождя. Лисимах не преминул узреть в Барсине Брисеиду нового Ахилла. Разве не была она взята в плен на том же малоазийском побережье, где Ахилл сделал своей добычей Брисеиду, победив ее супруга?

Александр признал, что был не прав, усомнившись в моем прорицании и приняв его за шутку.

Даже Парменион, приняв во внимание царское происхождение Барсины, советовал Александру жениться на ней: казалось, что трудно найти лучшую подругу. Меня попросили предсказать судьбу этого союза; знамения оказались благоприятными. И Александр женился на Барсине. Правда, он не сделал ее царицей, так как его венец мог носить только он один. Но Барсина ничего не требовала, она приняла с признательностью то, что Александр ей дал.