М.М.: Давай его обсудим, как надо решать. Нарисуй мне, что и как. Д.С.: Все рисовать на бумажке?

М.М.: Да, давай я нарисую. Так или что? (Пишет). Или давай, может быть все-таки вот так влезем?! Ну, не могу больше, было бы, нашел бы. Сейчас эту еще одну сгоняю, найду. Что делать? Ну, мне надо забрать сегодня, отдать им. Там народ такой серьезный! Люди очень серьезные, мне башку отрежут ножом просто или тупой бритвой, …чтобы ты не боялся порешаем.

Д.С.: Сколько здесь?

М.М.: Вот. Нет, не переживай за это, ничего. Я тебе даже (не договорил). Вот, вот я, погоняло у меня среди гаишников — Мотор. Понял, да? Я такая личность известная. Я в «восьмерке» работал… на проспекте Мира. У нас Главк, спецгаи. Сам я родом — можайский. Если есть пацаны можайские, сразу тебе скажут, кто я такой.

Д.С.: Все ясно.

М.М.: У меня, понимаешь, постоянно такие моменты идут и идут. У меня с мигалками ездят примерно штук двадцать у тебя на дороге. Я всегда вопрос решал, всегда.

Д.С.: У меня больше с мигалками ездит.

М.М.: Не, ну моих мигалок двадцать висит, понимаешь. У тебя если больше ездят, вопросов нет, может быть, ты будешь решать мне их.

Д.С.: Я говорю, что у меня настоящих ездит.

М.М.: А-а, настоящих?! Нет, моих там ездит только штук двадцать. Я тебе сделаю такой подарок, вот так вот, можешь завтра прямо хлопнуть (пишет) 220-й черный.

Д.С.: Угу.

М.М.: Флаг. Понял, да. Там, значит, такая з…па сделана: свидетельство разрезано и внутри сделана запись о том, что машина стоит на Госсовете Республики Мордовия.

Д.С.: Ты мне лучше скажи, ты как считаешь, это нормально?

М.М.: Это мало, серьезно тебе говорю. Но когда с дороги уезжает — вопросов нет, а это говно полное — согласен с тобой. Завтра этот х… прилетает, дает четыре машины делать. Ему надо «МР»-ки номера выдать, он еще спецталоны просит и маяки. Лучше бы заносил сразу мне и все. Я бы сказал: «Вот эти мои машины». Хлопнули бы, я бы уже сказал: «Ребята, я заранее вам заплатил». Потому что зае…! Представляешь, поехал в деревню, у отца там пчелы, ем сижу. Этот звонит мне. Я ему говорю: «Дай денег, я приеду тебе отдам. Дай денег на дороге». — «Я денег давать не буду, у меня нет ни х…». Я говорю: «Ты что гонишь-то?! Что у тебя не было косаря дать нормально человеку и уехать?! Я должен приехать…»

Д.С.: Пойми, что поймают — всех посадят. М.М.: Думаешь? А как поймают?

Д.С.: Хрен его знает.

М.М.: Говорю тебе, башку мне отрежут! Тебя как зовут? Д.С.: Денис меня зовут.

М.М.: Денис, давай нормально найдемся, давай определимся. Если надо будет, я довезу. Скажешь, кому передать, хоть на улице подойду отдам, и все, чтобы ты не переживал. Правильно, я понимаю, сам также работал — никогда не брал у посторонних людей, видал я эту беду. Поэтому говорю, помоги. Сам бывший гаишник. Ну, не могу! Мне надо отдать машину этому м…ку. Порешаем?

Д.С.: Настоящие?

М.М.: Ты что?! Не переживай ни о чем вообще. Если возможно, оставь мне мобильничек, чтобы я хоть был на связи, потому что у меня-то он никогда не меняется… У меня прямой номер. Я тебе запишу: …91–07. Без вопросов: надо что помочь, когда, сам знаешь, по любому вопросу».

Облобызать старшего лейтенанта Дениса Сильченко Мише не позволила группа захвата, принявшая Мотора на факте дачи взятки должностному лицу.

Моторико у Шера работал личным водителем и порученцем, типа «подай, принеси, иди на хрен, не мешай». Вместе с потерей «правой руки» Слава обзавелся «говорящей головой», которая за скачуху в суде с остервенением принялась грузить своего бывшего шефа. И хотя у следствия против Шера кроме показаний Валивача и Моторико ничего не было, хохол с молдаваном топили бедного еврея на совесть.

Помимо мошенничества Славе вменялось еще и «Незаконное пересечение Государственной границы Российской Федерации» в десятках эпизодов.

Дело в том, что Слава любил заграничные курорты, особенно Египет, который он старался посещать, как только забронзовелая загаром кожа приобретала естественную бледность. Когда Шера приняли, первым делом откатали пальчики и пробили их по базе. Ответ пришел из Псковской колонии общего режима, где Слава оттоптал семь лет своей молодости еще в самом начале восьмидесятых. Однако фамилия, под которой числилась дактилокарта, была Гаспль. Причина тому вроде бы пустячная. Лет пятнадцать назад, чтобы подчистить биографию, Слава официально поменял отцовскую фамилию Гаспль на материнскую Шер, соответственно получив новые общегражданский и зарубежный паспорта. Но следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Магомедрасулов оказался не промах. На основании советской дактилокарты он выписал постановление, по которому Шер снова превращался в Гаспля, а все прохождения пограничного контроля под материнской фамилией признавались незаконными и, соответственно, уголовно наказуемыми!

В тюрьме Шер вел список всех своих сокамерников, делая соответствующие пометки против тех фамилий, которые, по его мнению, представляли коммерческий или административный интерес. В свободные от суда будни Славу регулярно дергали к операм, из встреч с которыми он даже не делал особого секрета. Близость к оперчасти и незаурядные сценические способности позволили Шеру заинвалидить свою тюремную медкарту, согласно которой ему полагались яйца и каши, а с воли разрешалось принимать отварную курицу. Кроме того, Славе по медпредписанию нельзя было поднимать больше трех кило веса.

Во время каждодневного вечернего обхода Шер минимум минут на двадцать задерживал дежурного врача, жалуясь на несуществующие болячки, на судьбу и злых мусоров. Равнодушно выслушав порядком надоевший монолог, дежурный врач, позевывая в кормушку, насыпал еврею тяжелую горсть «колес». Тут же преследуемый уже рефлекторным вопросом Шера: «Доктор, дайте еще донормил, не могу спать», лепила, вздыхая, передавал пару маленьких прямоугольных сонников и радостно захлопывал железное окошко. Все жалостливо выцыганенные лекарства Слава складывал в пластиковую банку из-под майонеза. Таблетки Шер не принимал принципиально.

На следующий день после заезда в 601-ю случился шмон. Все вещи следовало вытащить из хаты и занести в смотровую, где сумки вытряхивались, вещи прозванивались, арестантов раздевали донага, заставляя выполнить несколько приседаний, дабы исключить возможность сокрытия запрещенных предметов в прямой кишке и между ягодиц.

— Вещи выносим! — вторично потребовал молодой капитан от Шера, который продолжал неспешно вычесывать волосы перед зеркалом.

— Мне больше трех килограммов нельзя поднимать. Боюсь даже матрац не осилить.

— Вещи собираем и выходим! — побагровел капитан.

— Старшой, вызывай врача, что-то сердце прихватило. Как бы не инфаркт, — мошенник схватился за грудь, не выпуская из руки расческу. — Тебе русским языком говорят, запрещено тяжести поднимать и нервничать запрещено, у меня эта, как ее, ишемия.

— Врача вызови, — рыкнул капитан пузатому сержанту.

Через пару минут подтянулась Наталья, немолодая врачиха с каштановым каре, водянистыми глазами и стянутой дешевыми кремами кожей. Пошептавшись с капитаном, Наташа отошла на обочину продола, чтобы наблюдать за «тяжело больным».

— Пусть сокамерники вам помогут, — предложил компромисс вертухай.

— Они не понесут, они не нанимались, — улыбнулся Слава. — Вам надо, вы и тащите, только аккуратней. У меня одна куртка дороже, чем твоя почка, причем обе.

— Ладно, — злобно отмахнулся старшой. — Свои вещи оставьте в камере.

И пока мы с Сухарем в две ходки перетаскивали свои баулы, Слава с полотенцем и зубной пастой — все, что он смог поднять, — дожидался нас в смотровой.

Шер пошел на личный обыск первым, а нас с Мишей закрыли в стакане. Через вентиляционную сетку над дверью доносился диалог Славы со шмонщиками.

— Фамилия, имя, отчество? — раздраженно бурчал капитан.

— Шер Вячеслав Игоревич.

— Гаспль, а не Шер, — одернул вертухай.

— Моя фамилия Шер, — ласково уточнил еврей, подчеркнутым спокойствием разрушая психику капитана.