Я ремонтировал дом, и все уже было готово,

Как вдруг приходит сосед:

— А красить снаружи?

А разукрасить наличники?

Как? Вы не будете красить наличники?

Невозможно!

Значит, каждый день я буду глядеть из окна

На ваш некрасивый, неразукрашенный дом? —

Он начал меня уговаривать, то настойчиво, то осторожно,

Видя, что я задумался, но поддаюсь с трудом.

Он заставил меня пойти в магазин

И купить зеленой и белой краски

(Голубая и вишневая у меня уж была).

Он принес малярную кисть и высокую лестницу.

Кисть в ведро окунул и провел по стене без опаски.

По свежему тесу голубизна поплыла.

Три дня по утрам (до колхозной работы)

Занимался он творчеством как таковым.

Немного покрасит,

Отойдет на пятнадцать шагов,

Потом отойдет на другую сторонку села,

Все заметит, прикинет и снова покрасит —

Готово!

Вишневая краска горела. Голубая краска сияла.

Белая краска цвела.

Зеленая просто ложилась, как трава по земле,

Как основа.

Значит, все эти дни,

В то время как наши соседи

Просто, скажем, копали картошку,

Просто спали и ели

И глядели на небо, не будет ли нынче дождя,

Он один создавал красоту.

Каждый день по утрам (до колхозной работы)

Он дышал красотой, выводя завитульки любовно.

(Хоть была и корысть — заработать пятнадцать рублей.)

Дом стоит на земле украшением улицы,

Словно

Только этого дома всегда не хватало

На ней.

Все пятнадцать рублей мой сосед, безусловно, истратил,

Но еще и теперь он гораздо богаче других,

Просто спящих и просто из окон глядящих:

Соберется ли дождь или снова не будет дождя?

Каждый день он глядит на мои разноцветные окна,

Словно что-то забыл он в моем разноцветном дому.

Выйдет утром — посмотрит.

На работу пойдет — обернется.

Ненароком вокруг обойдет — улыбнется…

Позавидуем, люди, ему!

1963

Новые качели во дворе.

Ребятишки друг у дружки бойко

Рвут из рук качельные веревки,

Кто сильнее, тот и на качелях.

Все же

Все почти что побывали.

Все же

Все почти что полетали

Кверху — вниз,

Кверху — вниз,

От земли и до неба!

Шум и смех,

Шум и смех,

Не надо мороженого, не надо конфет,

Не надо и хлеба!

Лишь девчонке одной не досталось качелей,

Оттерли, оттиснули, отпугнули,

А она — застенчива.

Отошла в сторонку, приуныла, пригрустнула,

Смотрит на веселье и смех,

На веселье и смех,

На веселье и смех,

Да делать нечего!

Вечером затихло все во дворе.

Посмотрел я во двор из квартиры своей, из окна.

Все ребятишки по домам разбрелись,

Все ребятишки спать улеглись,

А девочка на качелях

Кверху — вниз,

Кверху — вниз!

(Никто не мешает.) Кверху — вниз,

Качается потихоньку одна.

1960

От меня убегают звери,

Вот какое ношу я горе.

Всякий зверь, лишь меня завидит,

В ужасе,

Не разбирая дороги,

Бросается в сторону и убегает прочь.

Я иду без ружья, а они не верят.

Вчера я стоял на краю поляны

И смотрел, как солнце с сумраком спорит:

Над цветами — медовый полдень,

Под цветами — сырая ночь.

На поляну бесшумно, легко, упруго,

Не ожидавшая столь интересной встречи,

С клочьями линючей шерсти на шее

Выбежала озабоченная лиса.

Мы посмотрели в глаза друг другу.

Я старался смотреть как, можно добрее

(По-моему, я даже ей улыбнулся),

Но было видно, как наполняются ужасом

Ее звериные выразительные глаза.

Но ведь я не хотел ее обидеть.

Напротив.

Мне было бы так приятно,

Если бы она подошла и о ногу мою потерлась

(О ногу мою не терлась лиса ни разу).

Я пригладил бы ее линючую рыжую шерсть.

Но она рванулась, земли под собой не видя,

Как будто я чума, холера, проказа,

Семиглавое, кровожадное чудовище,

Готовое наброситься, разорвать и съесть.

Сегодня я нагнулся поднять еловую шишку,

Вдруг, из хвороста, из прохладной тени,

Выскочил заяц. Он подпрыгнул, замер

И пустился, как от выстрела, наутек.

Но ведь я не хотел обидеть зайчишку.

Он мог бы запрыгнуть ко мне на колени,

Верхней губой смешно шевеля и ушами,

Подобрал бы с ладони корочку хлебца,

В доброте человека разуверившийся зверек.

Белки,

Завидев меня, в еловых прячутся лапах.

Ежи,

Завидев меня, стараются убежать в крапиву.

Олени,

Кусты разрывая грудью,

От меня уносятся вплавь и вскачь.

Завидев меня

Или только услышав запах,

Все живое разбегается торопливо,

Как будто я самый последний беспощадный

Звериный палач.

Я иду по лесам, раздвигая зеленые ветви,

Я иду по лугам, раздвигая зеленые травы,

Я иду по земле, раздвигая, прозрачный воздух,

Я такой же, как дерево, как облако, как вода…

Но в ужасе от меня убегают звери,

В ужасе от меня разбегаются звери.

Вот какое горе. Вот какая беда!

1970

Я как бы под дамокловым мечом.

Тяжелый меч,

Готовый оборваться со слабой нитки

И пронзить насквозь,

Лежи под ним.

Уж грудь обнажена.

Душа обнажена, чтобы одежды,

Чтобы иная крепкая броня

Не помешали острию вонзиться

Туда, где сердце бьется,

Только кожей

Да крепостью ребра защищено.

Висит дамоклов меч,

Незримый, непонятный,

Но знаю, что висит.

А я читаю книги, хожу в кино

(О, детская наивность!),

Купаюсь в речке, бегаю на лыжах,

Люблю цветы. И пчел. И звезды в небе.

Люблю…

О, безответственность моя!

Висит дамоклов меч.

Ты не считай секунды

(Не трать на это золотых секунд),

Но говори.

Но говори, что знаешь,

Что накопить успел в уме и сердце.

И свет во тьме.

И права не дано

Бездельничать, пока дамоклов меч

Твой огонек, сорвавшись, не погасит.

Сорвется меч,

Ведь нитка так тонка,

Сорвется меч.

Но пусть он не во сне

И не в объятьях женщины, не в неге,

Не под веселым праздничным хмельком

Найдет тебя, в живую ткань вонзаясь.

Полслова ты успел уже сказать,

И меч летит.

Но все же есть надежда,

Что, если ты уже успел сказать полслова,

Вторая половина не умрет

И люди догадаются о том,

Какой была вторая половина

Последнего,

Неконченного слова,

Разрубленного тягостным мечом.

Висит дамоклов меч.

Он каждую секунду

Велит тебе лишь то произносить,

Что нужно обязательно успеть.

Хотя б не все,

Хотя б до половины.

Вот меч летит.

Но из-под острия

Выпархивает легкий огонек

Живого недосказанного слова.

И не успеть железному мечу

За ним угнаться.

1969