— Подзащитный останется в гриме ненадолго, ваша честь, — сказал О'Брайен, — дабы еще один свидетель мог подтвердить его личность.

Судья Суарес кивнул, и защитник продолжил допрос:

— Прошу вас, мистер Маккелл, рассказать нам еще раз о вашем прибытии в квартиру мисс Грей вечером 14 сентября и о том, что произошло впоследствии. — Выслушав обвиняемого, он осведомился: — Значит, вы не помните ни названия бара, ни его местонахождения?

— Не помню.

— Свидетель ваш.

Перекрестный допрос де Анджелуса был долгим, подробным, драматичным и тщетным. Он не смог опровергнуть показаний обвиняемого, хотя подвергал их сомнению. В конце концов Маккелл был им охарактеризован как распутник, разрушитель семьи, предатель доверия в высоких сферах, деградировавший аристократ, коррумпированный гражданин демократического государства и, на закуску, убийца. Работа была артистической, Дейн и Джуди корчились от гнева, но каменное лицо старшего Маккелла не выражало ни возмущения, ни стыда, а Роберт О'Брайен слушал прокурора, склонив набок массивную голову, с детским вниманием и, как ни странно, с довольным видом.

Когда окружной прокурор наконец сел, О'Брайен спокойно объявил:

— Вызываю Мэттью Томаса Клири.

Место свидетеля занял коренастый мужчина с вьющимися седыми волосами, сплющенным носом и круглыми голубыми глазами. Хриплым голосом с ирландским акцентом он сообщил, что является владельцем и одновременно барменом гриль-бара «Керри Дансерс» на Пятьдесят девятой улице неподалеку от Первой авеню. Слава всем святым, у него никогда не было неприятностей с законом.

— Мистер Клири, — беспечным тоном произнес О'Брайен, подойдя к «доктору Стоуну» и коснувшись его плеча, — вы когда-нибудь видели этого человека раньше?

— Да, сэр. Однажды вечером в моем баре.

О'Брайен вернулся к свидетельскому месту.

— Вы уверены, мистер Клири? Вы не ошибаетесь?

— Конечно нет.

Полицейский офицер незаметно проводил к месту в заднем ряду зала женщину с мертвенно-бледным лицом, наполовину скрытым вуалью. Это была Лютеция Маккелл, наконец извлеченная из своего убежища.

— Должно быть, мистер Клири, вы видите сотни лиц через стойку вашего бара. Почему вы запомнили именно это?

— Во-первых, сэр, у него была борода, а в моем баре едва ли один посетитель из тысячи носит бороду. Во-вторых, у меня на полке за стойкой находится большой кувшин с надписью «Для детей Лорето» — это сиротский приют на Стейтен-Айленде. Я кладу туда мелочь, которую люди оставляют на стойке. Человек с бородой после первой порции вручил мне двадцать баксов, я дал ему сдачу, а он протягивает мне пятидолларовую купюру и говорит: «Бросьте ее в кувшин для сирот». Я так и сделал и поблагодарил его. Никто никогда не давал мне пять долларов для приюта. Вот почему я его запомнил.

— В какой именно вечер это было, мистер Клири? — спросил О'Брайен.

— 14 сентября, сэр.

— Вы имеете в виду, мистер Клири, что помните, как тем вечером, ровно два месяца тому назад, этот человек пил в вашем баре и дал вам пятидолларовую купюру для детей Лорето?

— Да, сэр. В тот вечер был чемпионат по боксу. Я обвел кружком эту дату на календаре в баре, чтобы не забыть и ненароком не включить телевизор на фильм, новости или еще что-нибудь. А этот человек входит и…

Окружной прокурор сидел на краю стула, опершись локтями на стол, и слушал в состоянии близком к панике.

— Давайте не будем торопиться, мистер Клири. Итак, 14 сентября был чемпионат по боксу, поэтому вы запомнили дату. Но как вы можете быть уверены, что человек с бородой приходил в ваш бар именно тем вечером, а не каким-нибудь другим?

— Потому что мы с ним говорили о чемпионате. «С минуты на минуту начнется большая драка», — сказал я ему. «Большая драка? — переспросил он, словно впервые слышал о боксе. — Кого с кем?» Я объяснил, что чемпион дерется с пуэрториканцем Малышом Агирре, а он уставился на меня, словно я говорил по-индейски.

— И это заставило вас запомнить и человека, и дату?

— Такое кого угодно заставило бы запомнить. Я включил телевизор, и мы начали смотреть драку. После первого раунда я говорю ему…

— Джентльмену с седой бородой?

— Кому же еще? Я говорю ему: «Ну, что вы думаете?» А он отвечает: «У этого парня, Малыша, кишка тонка. Чемпион его нокаутирует»…

— Одну минуту, мистер Клири. Пожалуйста, встаньте, мистер Маккелл, посмотрите на этого свидетеля и произнесите обычным тоном: «У этого парня, Малыша, кишка тонка. Чемпион его нокаутирует».

Эштон Маккелл повторил обе фразы.

— Мистер Клири, это тот же голос, которым говорил с вами седобородый мужчина в вашем баре вечером 14 сентября?

— Конечно, сэр, и мужчина тот же самый.

— Вы уверены, что это тот же голос?

— Он у меня и теперь в ушах звенит, — отозвался не чуждый поэзии Клири.

О'Брайен ускорил темп допроса. По словам Клири, во втором раунде они заключили пари на десять долларов. Клири ставил на то, что Малыш Агирре продержится полные пятнадцать раундов, а седобородый мужчина — что его нокаутируют.

— К сожалению, сэр, так оно и было — как вы помните, Малыша нокаутировали в третьем раунде.

— Вы уплатили этому человеку десять долларов?

— Он их не взял. Сказал: «Положите их в кувшин для сирот». Я так и сделал.

— Последний вопрос, мистер Клири. Вы и седобородый мужчина смотрели по телевизору прямую трансляцию матча, а не повтор в записи на пленке?

Клири ответил, что матч передавали в Денвере по кабельному телевидению, но транслировали на Восток, а запись показали только на следующий день.

Окружной прокурор изо всех сил пытался опровергнуть опознание Клири «доктора Стоуна», но упорный ирландец с каждым вопросом становился все более уверенным. Когда перекрестный допрос начался вестись в оскорбительных тонах, О'Брайен вежливо вмешался:

— Мне кажется, ваша честь, свидетель ответил на все вопросы окружного прокурора не один, а полдюжины раз. Думаю, мы приближаемся к опасной черте, и почтительно привлекаю к этому ваше внимание.

Судья сердито посмотрел на О'Брайена, но остановил де Анджелуса.

О'Брайену оставалось только назвать время нокаута Малыша Агирре, зафиксированное в хронометраже матча и протоколах судей, — двадцать два часа двадцать семь минут сорок шесть секунд по восточному времени.

— Незачем напоминать, господа присяжные, — подытожил он, — что никто из нас не присутствует в этом зале суда с целью наказания за грехи против морали. Вам предстоит решить вопрос о виновности, а не о грехе. Единственный вопрос, по которому его честь поручает вам вынести вердикт, — это виновен ли подсудимый Эштон Маккелл в убийстве Шейлы Грей посредством выстрела из револьвера в двадцать три минуты одиннадцатого вечера 14 сентября. Вы слышали показания, которые должны убедить каждого, что мистер Маккелл физически не может быть виновным в этом преступлении, поскольку во время убийства сидел в баре на расстоянии полумили от места преступления и пробыл там еще некоторое время.

Эштон Маккелл не только не мог застрелить Шейлу Грей, но и не мог даже находиться рядом или поблизости от места ее гибели, когда прозвучал роковой выстрел.

Повторяю: никакой другой аспект этого дела не должен вас касаться. Следовательно, ни один мужчина и ни одна женщина в здравом уме не может вынести иного вердикта, кроме как «невиновен».

Ожидание было мучительным, кровь кипела в жилах, словно грозя вырваться наружу, прежде чем будет вынесено решение. Репортеры заметили Лютецию Маккелл и толпились вокруг нее, покуда Ричард М. Хитон не пришел ей на выручку. Никто не осмеливался покидать зал суда до возвращения присяжных — все разговаривали или сидели молча, поглощенные своими мыслями. Хитон был настроен оптимистически; О'Брайен держал свое мнение при себе («Я никогда не предполагаю заранее, как поступит жюри»), лишь отметив, что окружной прокурор остается в зале и, следовательно, считает, что присяжные надолго не задержатся; де Анджелусу курьер принес какую-то записку, на которую он тут же написал ответ и снова был потревожен посыльным с еще одним конвертом.