— Хорошо,— нехотя согласился Тефилус, непонятно к кому обращаясь,— сколько ты собираешься ждать?

— Не знаю…— Конан задумчиво покачал головой.— Пока не знаю, но хочу, чтобы ты понял одно: если ударишь завтра и попытка твоя не удастся, а скорее всего, так оно и будет, то тем самым ты подпишешь дочери смертный приговор, потому что другой возможности у нас уже не будет.— Он замолчал и посмотрел на Дознавателя.— Поэтому, прежде чем начать действовать я хочу знать, что собой представляет церемония, и где во время ее проведения будет находиться Мелия. Будут ли ее охранять? Сколько тайных стражей будет в толпе и как распознать их. Я хочу знать все! Лишь тогда можно надеяться на удачу! И лишь тогда я смогу ответить на твой вопрос.

Когда Конан ушел, наконец, в свою комнату, уже перевалило далеко за полночь. Он лежал в кровати и припоминал события прошедшего дня

Их находилось чуть больше полусотни в этом доме — маленькая горстка от общего числа людей, готовых по первому же зову на все, но и они были силой, причем силой немалой. Правда, сила эта была видна далеко не каждому и заключалась вовсе не в способности сокрушить тысячекратно превосходящего по численности врага, а в умении пройти, просочиться сквозь его непреодолимый заслон, добиться успеха и вернуться назад, не понеся при этом потерь.

К сожалению, Тефилус все понимал иначе. Едва завидев врага, он рвался вперед, считая себя вправе распоряжаться жизнью людей, которым он платил. Конан не сомневался, что, не останови он отца Мелии, тот дождавшись утра, спокойно положил бы на площади бойцов Бруна и, быть может, погиб бы сам, погубив при этом и свою дочь.

Нет, идти напролом нельзя, и, поговорив с Мэгилом, Конан еще раз убедился в своей правоте.

Прибыв в Сура-Зуд, бывший жрец, поневоле вернувшийся на время к прежнему занятию, дождался утра, и, прихватив с собой Миллу, Зула и пару охранников, с утра отправился на прогулку по городу. Его сразу, неприятно поразили огромное количество жрецов и солдат на улицах и хмурость, если не угрюмость, простых людей, которую вечером отметил и Конан. Мэгил подумал, что люди просто боятся: когда ему все-таки удавалось добиться чьего-либо расположения, и улыбка невольно появлялась на лице собеседника, тот, спохватившись, начинал тревожно оглядываться, словно проверяя, не видел ли этого кто-нибудь.

До полудня они бродили по городу, и тут только жрец смог по достоинству оценить совет девушки. Даже трое жрецов с весьма немногочисленной, но хорошо вооруженной охраной, вызывали должное уважение. В то же время он видел, как постоянно пинали простых горожан и стражники, и жрецы, как они обирали лавочников и уличных торговцев, беззастенчиво вынося из лавок приглянувшийся нехитрый товар.

Впрочем, подобное отношение к черни было не редкостью и в других городах, и Мэгил вскоре перестал думать об этом, особенно после того как заметил еще одну странность Сура-Зуда. На улицах встречались старики, мужчины и дети, очень много детей, но почему-то почти не было видно молодых женщин и юных девушек.

Отметив про себя это, Мэгил продолжил наблюдения, стараясь увидеть и разузнать как можно больше. Его удивило и то, что центральная площадь была пуста и безлюдна, но Милла объяснила ему, что здесь происходят торжественные обряды и различные церемонии, в последнее время чаще всего — публичные наказания и казни недовольных. Здесь же на следующий день должно было начаться семидневное торжество, главная роль в котором отводилась Мелии. Излишне говорить поэтому, что простые люди старательно избегали страшного места.

Площадь оказалась обширной — более двухсот локтей в поперечнике. Примерно треть ее окружности примыкала ко дворцу управителя, величественному, но мрачному, как и все остальные, зданию. Напротив располагалась резиденция Верховного Жреца Затха, которая сильно уступала дворцу если не в отделке то размерах.

Как объяснила Милла, в прежние времена управителя выбирали из числа именитых граждан Сура-Зуда, но уже давно эта должность упразднена, а власть целиком перешла в руки жрецов. Их глава переселился во дворец, а прежние свои апартаменты жреческая община продала ростовщику, который понадеялся на хороший барыш, но прогадал: мрачное, пользовавшееся дурной славой здание так никто и не пожелал выкупить.

Услышав об этом, Мэгил загорелся желанием купить бывший дом Верховного Жреца. Невзирая на протест Зула, они осмотрели предполагаемую покупку, которая оказалась целым комплексом из дюжины зданий, как и все остальные в городе, тесно примыкавших друг к другу. Каждое имело свой отдельный вход и внутренний двор. Только расположены они были не совсем обычно — кольцом с небольшим парком посередине, в которое можно было попасть из любого из двенадцати зданий, а оттуда во дворец, и тогда вся площадь оказывалась как на ладони.

О внутреннем устройстве этого комплекса они узнали, лишь попав к ростовщику, и сразу отбросили все колебания.

Надо сказать, что тут им повезло еще раз. Нынешний владелец, конечно же, знал, что представляют собой эти дома, и давно уже даже не мечтал избавиться от залежалого товара. Поэтому, когда явившийся неожиданно жрец Затха, предварительно ознакомившись с планировкой, небрежно спросил о цене, у ростовщика от восторга чуть не случился удар. В глазах дельца загорелся алчный огонек, но благоразумие быстро погасило его, вовремя подсказав, что, если уж община захотела вновь вступить во владение своей собственностью, он должен радоваться любой цене, коли не хочет остаться и без денег, и без домов, и, вполне вероятно, без головы.

Теперь они вполне могли разместить в городе свою небольшую армию. Оставалось только решить, как использовать ее. Конан еще раз подумал о предложении Тефилуса и вновь отмел этот вариант как неприемлемый. Вот если бы они сумели незаметно оказаться в непосредственной близости от Мелии, то, действуя внезапно, вполне могли бы рассчитывать на успех, но… Пока об этом рано было думать.

Гораздо сильнее Конана привлекал другой путь — пробраться во дворец и выкрасть Мелию. Если бы речь шла о вещи, которую можно просто положить в карман и унести, он не колебался бы ни мгновения, но Мелия… Как только дворцовая стража заметит двух беглецов, а такое вполне возможно, он вряд ли сумеет в одиночку отбить девушку.

Неожиданно Конан вспомнил о замке, мимо которого они проехали на пути в Сура-Зуд. Ни на стенах, ни в окнах он не заметил ни малейшего движения. Мост был поднят, но замок казался не мертвым скоплением камней, а, скорее, живым существом, изготовившимся к бою чудовищем. Какие черные дела творились за его черными стенами, да и был ли он вообще обитаем, Конан не знал, но обостренное чутье дикаря настойчиво подсказывало ему, что главное зло затаилось именно там.

Во всяком случае, он настоял, чтобы днем никто не ходил по городу, и все согласились с ним. Мэгил тут же написал письмо, привязал его к ноге Фана, и сокол поднялся в ночное небо.

… Конан вдруг почувствовал, что мысли начинают путаться, что он с трудом удерживает внимание на нужной теме, и понял, что засыпает: день выдался хлопотным, и усталость давала о себе знать.

Внезапно киммериец насторожился: ему почудились осторожные шаги в коридоре. И хотя находился он среди друзей, не раз спасавшая ему жизнь привычка сработала сама по себе. Он напрягся, весь обратившись в слух. Сон как рукой сняло.

Медленно и бесшумно массивная дубовая плита повернулась в бронзовых петлях, открывая проход в коридор, и в комнату вошла Милла. Девушка осторожно прикрыла за собой дверь, неслышно подошла к Конану и села на край постели. Она положила руки ему на грудь, потянулась губами к его губам, и только тогда киммериец открыл глаза.

— Сколько тебе лет, девочка?

Милла вздрогнула от неожиданности, но тут же рассмеялась.

— Я думала, ты спишь,— сказала она и еще ниже склонилась к его лицу.— Я уже говорила тебе, что на самом деле старше, чем выгляжу.