Тефилус пришел в бешенство, когда киммериец рассказал ему о своих наблюдениях, а главное — выводах.

Он заявил, что ему плевать на все! Он приехал сюда для того, чтобы освободить дочь, и не намерен сидеть дома, сложа руки и ждать, пока его девочку на его же глазах сожрет проклятый паук!

Конану стоило большого труда убедить его остаться и сделать это он смог лишь после того, как вспомнил, что они могут прекрасно видеть все из окон. Пожалуй, даже при том столпотворении, которое неизбежно начанется там в полдень, когда начнут раздавать бесплатную еду, они даже окажутся в наиболее выгодном положении.

Близился полдень.

Тридцать человек, заранее обряженных слугами, отправились на площадь, получив строгие указания Конана ни в коем случае ни во что не вмешиваться, вести себя как все и лишь слушать, смотреть и запоминать все увиденное и услышанное. Остальные же расположились у окон второго этажа так, чтобы с площади их не было, видно, и принялись ждать.

— Да мы же отсюда ничего не услышим! — забеспокоился вдруг Конан, досадуя на себя за то, что не подумал об зтом раньше.— Окна-то застеклены, а открыть их нельзя!

— Поздно же ты спохватился! — ухмыльнулся жрец и, видя, как наливается кровью лицо Королевского Дознавателя, поспешил заверить всех: — Успокойтесь! Все будет слышно, вплоть до шепота!

— Это как же? — опешил киммериец.

— Ты просто забыл, что я изредка балуюсь магией,— скромно объяснил Могил и тут же добавил: — Не беспокойся, они не почувствуют моего скромного волшебства, да и самих нас не увидят.

Огромная толпа внизу бурлила и волновалась, словно море в ветреную погоду. Люди радовались и смеялись, но их веселье было каким-то странным. Конан понял, что впервые за долгое время люди почувствовали свободу и она с непривычки опьянила их.

Киммериец насчитал десяток огромных пивных бочек, где каждый желающий мог получить свою порцию, и не одну, хотя, по словам Миллы, сами они могли позволить себе такое лишь по праздникам, да и то не всегда. Рядом громоздились столы, заваленные снедью, где бесплатно угощали всякого.

Одуревшая от неожиданно свалившегося на них изобилия толпа гудела, как растревоженный медведем улей, и ждала зрелищ, возбуждаясь все больше. Людское море вплотную прихлынуло к высокому, почти в рост киммерийца, помосту, выстроенному всего за ночь, и лишь сомкнутый строй дворцовой стражи, четко ограничивший пространство, где дозволено было находиться простолюдинам, сдерживал толпу.

Несколько знатных семейств, сохранивших за собой кое-какие привилегии, гордо восседали на примыкавших к помосту трибунах. С презрительной усмешкой поглядывали они на быстро теряющих человеческий облик, гогочущих обжирающихся людей, на глазах превращавшихся в тупое стадо. Брезгливо морщась при особенно громких криках, обмениваясь ядовитыми замечаниями, они потягивали дорогое вино из хрустальных кубков и ели фрукты.

Наконец откуда-то издалека — то ли из Черного Замка, нависшего над провалом, то ли из глубины парка, расположенного за дворцом, что высился по ту сторону площади,— донесся удар гонга, возвещая о начале долгожданного празднества. Глухо застучали невидимые пока барабаны.

Высокие двустворчатые двери с замысловатыми, ослепительно сверкавшими золотом барельефами пауков на створках распахнулись, и из глубины, из темного, укрытого густой тенью проема, словно из другого мира, показалась процессия жрецов в синем. Они шли в два ряда медленным, танцующим шагом, который соответствовал сложному ритму, отбиваемому барабанщиками. Накинутые на головы капюшоны полностью скрывали лица. Тяжелая ткань балахонов свободно падала до самого пола. Они шли, низко опустив головы, словно на плечах каждого лежала его часть общей непосильной ноши.

Выйдя из здания, шеренги разошлись в стороны и растянулись длинной, плотной цепью вдоль фасада дворца, постепенно образовав полукруглую живую стену, оставив свободным лишь пространство посередине, как бы охватив с двух сторон устроенный в центре помост.

Глухой барабанный бой понемногу усиливался, становился громче, словно, приближаясь, готовился нахлынуть на толпу, как накатывается на берег мощная штормовая волна. Однако время шло, а в темном дверном проеме никто больше не появлялся. Тем не менее, толпа на площади невольно затихла.

Конан почувствовал вдруг, что тупеет, и встряхнул головой, сбрасывая наваждение. Сознание мгновенно прояснилось. Он попытался определить, откуда исходит барабанный бой, но так и не смог. Звуки доносились издалека, с самой границы слышимости, и место это не могло находиться нигде, кроме Черного Замка.

Гонг ударил вторично, и его чистый, высокий звук повис в воздухе, мгновенно заполнил собой все пространство площади и взмыл над толпой, чтобы, повисев немного, раствориться без следа в далеком рокоте барабанов. И когда это произошло, толпа невольно вздохнула то ли в немом благоговейном восторге, то ли от внезапно нахлынувшего разочарования и тут же. Вновь затихла, готовясь к предстоящему зрелищу, хотя никто из людей и не знал, чего он ждет.

Неожиданно, словно по команде, толпа вновь прихлынула к помосту, едва не смяв оцепление, и восторженно взвыла, заглушив на время все звуки. Из темной пасти двери вышли на свет четыре фигуры в сером и остановились, ожидая, когда поднявшийся вокруг невероятный шум немного стихнет.

Наконец одна из серых фигур отделилась от остальных, вышла на середину помоста и сбросила с головы капюшон. Лишь тогда восторженный рев начал утихать, и Конан смог расслышать то, что говорил человек в сером.

— Братья и сестры! — обратился он к притихшей толпе.— Пришел конец нашему долготерпению, длившемуся бессчетные века! Дважды за это время мы оба были близки к осуществлению своих замыслов, но два раза злобные козни врагов расстраивали их. С болью в сердце думаю я, сколь многие заплатили своими жизнями за осуществление великой мечты! Казалось, череде напрасно загубленных судеб не будет конца. Но прав оказался великий пророк Имгад, изрекший, что лишь бессчетные жертвы и нескончаемое долготерпение, беспощадность к предателям и врагам приверженцев истинной веры, смогут помочь нам в осуществлении высокой мечты прадедов. Теперь этот миг настал во многом благодаря человеку, которому суждено было привести нас к нынешней победе,— Харагу!

Полная лицемерного пафоса речь жреца наконец-то закончилась. Театральным жестом он воздел руки к небу, и, развернувшись, отступил в сторону, приветствуя своего собрата.

Одна из трех оставшихся в отдалении серых фигур подошла к первой и сбросила с головы капюшон. Толпа восторженно взревела, вновь заглушив не такой уже, как прежде, далекий рокот барабанов. В третий раз ударил гонг, и Xapaг протянул руки к толпе, призывая людей к молчанию. Опьяненное пивом, одурманенное непрерывным рокотом человеческое стадо подчинялась медленно и неохотно. Все же постепенно установилось некоторое подобие порядка, и Xapaг, как и его собрат, торжественно воздел руки к небу.

— Близится Время Полной Луны! Скоро Спящий проснется! Он уже идет к нам!

И словно по волшебству, только что бесновавшиеся люди замерли в благоговении, и все как один уставились на Харага, не зная, верить ему или нет. Некоторое время царила почти полная тишина, нарушаемая лишь неотвратимо приближавшимся рокотом, а Глава Малого Круга так и стоял, воздев руки к небесам, словно боялся, что малейшее движение может нарушить некое возвышенное таинство, созданное его словами, и тогда все рухнет и придется начинать сначала.

— Идет! Спящий идет! — истошно завопил вдруг кто-то, и толпа тут же подхватила: — Спящий идет! Дорогу Спящему!

Конан вдруг заметил, что ритм барабанного боя изменился, став более напористым, и теперь к нему примешивались резкие, нечастые удары гораздо более низкого тона, и цель их была не заворожить и подчинить себе внимание зрителей, а задать некий тон, ритм движения кому-то, пока еще невидимому. И вслед за каждым ударом следовало продолжительное:

— О-оу-ох! О-оу-ох!