Константин Михайлович Станюкович

Беглец

{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.

I

Чуть-чуть покачиваясь на затихавшей зыби и вздрагивая от быстрого хода, подходил наш клипер к берегам Калифорнии.

Было прелестное сентябрьское утро. Солнце уже высоко поднялось на ярко-голубом небе, подернутом белоснежным кружевом убегающих перистых облачков, и заливало палубу ярким блеском. От присмиревшего океана веяло свежестью и прохладой. Дышалось полною грудью.

Обрывистые красные берега, окутанные по верхам золотистой дымкой тумана, уж отчетливо видны простым глазом. Вдали, на высоком холме, у входа в бухту, белеется башня маяка. Все чаще и чаще попадаются навстречу суда, и малютка-пароходик, с ярким флагом на мачте, поднимаясь с волны на волну, несется к клиперу. Это - лоцман, и с ним, конечно, пачка последних американских газет.

Все вышли наверх из душных кают, и палуба забелела множеством матросских чистых рубах. Все празднично настроены. Все просветлели, охваченные радостным ожиданием "берега".

После тридцатидневного бурного перехода с постоянной качкой, тревожными вахтами со шквалами, дождем и нередкими окриками боцмана среди ночи: "Пошел все наверх третий риф брать!", - после прискучивших консервов за обедом и однообразных разговоров в кают-компании, надоевших всем, как и физиономии друг друга, после скучных стоянок в китайских портах, - эта "жемчужина Тихого океана", как называют янки Сан-Франциско, сулила немало удовольствий. Всем хочется поскорей увидать этот диковинный город, выросший со сказочной быстротой, и среди молодых офицеров уже идут оживленные толки о съезде на берег.

И на баке - этом матросском клубе, где устанавливаются репутации и обсуждаются все выдающиеся явления судовой жизни, - вокруг кадки с водой для курильщиков (в другом месте курить матросам нельзя) собралась толпа. И там разговоры, разумеется, о "береге".

Общий любимец, добродушный, веселый и смелый до отчаянности марсовой Якушкин, которого все почему-то зовут Якушкой, хотя Якушке уж под сорок лет, - передает свои впечатления о Сан-Франциско, где он был три года тому назад, когда в первый раз ходил в кругосветное плавание.

По словам Якушки, город веселый, народ бойкий и живет вольно, кабаков много, и водка хорошая - виска по-ихнему; табак - дрянь против нашего, зато шерстяные рубахи можно похвалить: носки и дешевы.

- А насчет чего другого-прочего, братцы, так дорого...

Он ухарски подмигнул бойким черным глазом из-под темных взъерошенных бровей, придававших его смуглому, широкому, скуластому лицу с шапкой на затылке забубенный вид заправского лихого матроса, прижал корявым, почерневшим от смолы пальцем огонь в своей трубочке, цыкнул по-матросски в кадку и, расставив свои короткие, крепкие босые ноги фертом, не торопясь, прибавил:

- Зато и форсисты шельмы, я вам скажу!

- Ну?! - раздалось из толпы.

Очевидно, довольный произведенным эффектом, Якушка продолжал:

- Но только пьяного, братцы, не пущают... ни боже мой! А ежели ты пришел пьяный, тебя сейчас мамзель честью по загривку... И не пикни! Потому у их бабам уважение. Какая ни есть, а уважать!

В толпе смеются. На многих лицах недоверие, и кто-то иронически замечает:

- Чудно что-то, Якушка!

- Чудно и есть, а только я верно вам говорю - бабу обидеть не смей!

Молодой белобрысый матросик с большими добрыми голубыми глазами, не успевший еще потерять на службе своей деревенской складки, все время необыкновенно внимательно слушавший Якушку, вдруг спросил, застенчиво улыбаясь:

- А какой державы, Якушка, народ?

- Американской, паря, державы.

И хотя этот ответ ровно ничего не объяснил молодому матросу, тем не менее он кивнул головой с видом удовлетворения, затянулся окурком и, бросая его в кадку, заметил в форме вопроса:

- Тоже, значит, у их свой король есть?

- То-то вот, братцы, нету! - отвечал Якушка, обращаясь ко всем, таким тоном, словно бы он извинялся за американцев. - Оголтелый народ! неожиданно прибавил он, как бы вдруг сам проникаясь странностью сообщенного факта.

- Нечего сказать, народ! - заметил кто-то в толпе.

- Однако тоже и у них есть свое начальство. Выберут промеж себя какого-нибудь сапожника, вроде будто начальника, вот тебе и вся недолга!

- Без начальства шалишь, брат! - раздался чей-то голос.

- А живут, надо правду говорить, хорошо. Хо-ро-шо, братцы, живут! продолжал Якушка. - Взять к примеру: простая мастеровщина, а харч у него завсегда мясной, и виску трескает, и хлеб пшеничный... И насчет одежи чистый народ! Этто шляпу на затылок надел, сам в пинджаке и щиблетках, курит себе сигарку и поплевывает. Думаешь: господин какой, а он всего-навсего - рабочий человек!.. Да у их и не узнать: кто из господ, кто из простых...

- Ишь ты! Видно, житье? - дивуются матросы.

- Житье и есть! Земли много у них - земля вольная. И опять же: копают золото. Копай кто хочет, заказу нет. Раздобыл - твое счастье... Вольная сторона! В эти места, сказывают, со всего свету народ бежит.

- Который человек ежели бога забыл, тот и бежит! - проговорил строгим внушительным тоном старик плотник Захаров. - Правильный человек не побежит... Ты живи, где тебе назначено... На своей стороне живи... вот что!

- Да и пропадешь у этих идолов! Ни он тебя не поймет, ни ты его! вставил другой матрос. - Недаром говорится: "На чужбинке словно в домовинке!"

- И как это бросить свою сторону да в этакую даль! - раздумчиво промолвил белобрысый матросик. - Небойсь, наш российский сюда не побежит?

- Бога еще помнят наши-то! - опять строго произнес плотник.

- Однако один и наш сбежал, когда мы во Францисках стояли! значительно проговорил Якушка.

- Наш?!

- Наш и есть... Поди ж ты!

В эту минуту подходил лоцманский пароходик, и все обратили на него внимание.

Клипер приостановил ход. Пароходик подлетел к борту, приняв на ходу брошенный с клипера "конец", и, ссадив лоцмана, пошел прочь. Поднявшись по трапу, на палубу выскочил высокий сухощавый янки в черном сюртуке и высоком цилиндре, кивнул головой, проговорив приветствие, и поднялся на мостик. Там он поздоровался, первый протягивая руку, со стоявшими офицерами, отдал пачку газет, радостно сообщил, что на днях вздули южан (дело было во время междуусобной войны{215}), и, заложив руки назад, зашагал по мостику.