- Я понимаю, что тебе не по себе. – сказал Фаррелл, заставляя себя говорить спокойно. – Я чувствовал практически то же самое после моей первой встречи. Но внимательно послушай, что я скажу. Ты слушаешь меня?

Адам повернул свое бледное лицо к Фарреллу.

- Да.

- Ты согласился. Когда Маркус дал тебе право выбора уйти или остаться, ты выбрал остаться. Ты подошел к точке, от которой нет возврата, и ты шагнул за нее, малыш.

Слабость была неприемлема. Слабые долго не выживали – ни в обществе, ни в мире в целом. Он ненавидел то, что отношение Адама ко всему происходящему вновь взбудоражило почти давно забывшиеся вопросы, кружившие в его голове, вопросы, которые так цепко таились в нем с момента посвящения. Кто такой Маркус Кинг? Кто он на самом деле? Откуда он прибыл? И как он может делать то, что делает? Возможно, он узнает правду, когда войдет во внутренний круг Маркуса. От этой мысли дрожь предвкушения пробежала по его позвоночнику.

- Всегда четко помни одно, Адам. Магия, которой обладает Маркус – во имя добра.

- Хороша магия, даже сказать нечего... Публичные казни... Предсказания... Боги смерти... – боль и сомнения на лице Адама сменила ярость. – Да ты слышишь себя, Фаррел? Брать закон в свои руки и просто размахивать магическим кинжалом, ну уж нет, - это вовсе не хорошо! Это мерзко и просто отвратительно! И эти страшные по своей сути поступки не делают его лучше и совсем, слышишь, совсем не оправдывают этого человека, который напыщенно стоял с уверенностью в собственной правоте на той сцене.

Фаррелл потер виски. Было слишком рано для подобных разговоров, и он чувствовал, что от похмелья ему стало еще хуже. Этот разговор пока не имел никакого смысла, но он должен был попытаться. Он не хотел, чтобы у младшего брата появились проблемы из-за того, что тот задает слишком много вопросов. Он сузил глаза и направил свою ярость на брата.

- Разговор окончен. Тебе нужно принять то, что ты дал свое обязующее согласие человеку, подарившему тебе это. – он так крепко сжал предплечье Адама, так что тот открыл рот от боли. И хотя там не было ни шрама, ни какой-либо отметины, Фаррелл помнил как чрезвычайно чувствительна была его рана в течении нескольких недель.

- Ты все испортишь для себя и всех нас, если не возьмешь себя в руки. Слышишь меня?

Лицо Адама сильно побледнело, его темные глаза сверкали как угольки.

- С меня довольно разговоров об этом.

- Сейчас ты можешь сердиться на меня, но я здесь, рядом с тобой, когда бы ни понадобился тебе. Я – твой брат. И всегда останусь им. Помни об этом, хорошо? А теперь заканчивай с этим актом болезни и отправляйся в школу, пока сюда не пришел отец, и не задал жару похлеще, чем я .

Фаррелл вышел из комнаты, чувствуя ярость и беспомощность, словно он только что сделал Адаму хуже, чем было до этого. Он шел по коридору, затем застыл, когда приблизился к закрытой двери в конце коридора. Секунда он секунду изучал ее, затем взялся за ручку. Она была не заперта. Парень толкнул дверь, открывая, и посмотрел внутрь, на старую спальню Коннора. Он нащупал на стене выключатель и включил его. Во рту сразу пересохло.

Именно Фаррелл нашел его лежащим на кровати. Сейчас она была застелена, простыни и одеяло в идеальном порядке и нетронуты. Год назад все было в крови. Помимо этого, комната выглядела также. Даже вещи Коннора для рисования, включая незаконченную картину маслом, стоявшую на пюпитре и смотревшую на сад на заднем дворе их поместья Форест Хилл, не тронули. Это была святыня перворожденного Грейсона. Идеальный сын. Талант, внешний вид, ум – тройная угроза. Таким был его старший брат. Он подошел к пюпитру и посмотрел на последнюю картину Коннора. Если и был у старшего сына Грейсонов недостаток, так это тщеславие. Его картины почти всегда были автопортретами. Коннор рисовал себя, как будто на заказ в стиле эпохи Возрождения, королем или богатым лордом.

Точеная линия подбородка, вычерченные губы, прямой нос и волосы такого же коричневато-черного оттенка, что и у Фаррелла – только Коннор носил длинные волосы, достававшие ему до плеч. Черные брови обрамляли ореховые глаза, хоть они и были созданы легкими мазками краски, казалось, ранили Фаррелла прямо в сердце.

- Скучаю по тебе, брат. – прошептал он. - Так сильно тебя не хватает.

- Я всегда думала, что это его лучшая работа. – голос сзади испугал Фаррелла, он обернулся и увидел как мать входит в комнату, ее взгляд был прикован к полотну. – Чем больше смотришь на него, тем больше он кажется живым, не правда ли?

Он был удивлен тем, что она заговорила с ним так, вместо привычных резких слов о том, как он посмел войти сюда, в ее святыню к потерянному первенцу.

- Он был талантливым. – сказал он. – Я знаю, он бы стал очень знаменитым художником.

Брови сошлись на мгновение, но она слегка тряхнула головой и холодная улыбка появилась на ее губах. Внимание оставалось на картине, будто она могла дотянуться и взъерошить волосы на лбу старшего сына.

- Год. Поверить не могу, что уже прошел целый год. Я чувствовала его глубокую печаль, после того как они разошлись с Маллори. Если бы я знала, что его сердце разбито настолько, я бы назначила встречу для него с моим терапевтом. Я могла бы удержать его от такого фатального поступка.

Поход к терапевту был обычным решением матери на любую эмоциональную неурядицу.

- Почему он не закончил ее? – спросил Фаррелл. За нарисованной фигурой не было фона, только белое полотно. Наброски карандаша показывали, что он собирался рисовать. Окно. Небо. Стену. Она нахмурилась.

- Что ты имеешь в виду?

Он уставился в нарисованные глаза брата.

- Коннор Грейсон, которого я знал, всегда заканчивал то, что начинал. И тот Коннор никогда бы сам не ушел из жизни. Он любил жизнь.

Она остро взглянула на него.

- Пока не перестал любить ее. Мы меняемся, также как меняются времена года. И он не был другим.

- Ты никогда не думала, что всему случившемуся может быть другое объяснение?

- Нет. – сказала она, показывая, что этим заканчивает их разговор. – Он был чувствительным художником, которому разбили сердце. Он выбрал отречение от жизни, когда впал в отчаяние. За этот год я приняла все, что случилось. Но ты все спрашиваешь об этом… - она слегка поджала губы. – и это слишком больно.

Чувство вины заполнило душу.

- Мне жаль, прости.

Он не очень хорошо ладил с матерью, но не хотел ранить ее. Он скрестил руки на голой груди и заставил себя увести тему от, того, что до сих пор было еще болезненным.

- Сегодня утром со мной разговаривал отец.

- Об Адаме?

Он кивнул утвердительно.

- Я пытался поговорить с ним. Он расстроен.

- Надеюсь, он быстро примирится с тем, что видел на встрече.

- Примирится. – сказал Фаррелл с уверенностью, которую совсем не ощущал.

- Хорошо.

Это был, по сути, самый длинный разговор с матерью за последний год. «Можно заносить в рекорд.» - подумал он

- Папа также сказал мне, вы хотите, чтобы я начал думать о своем будущем. – сказал он. – И я согласен. Я должен решить по поводу учебы. Либо я запишусь куда – то и буду посещать курсы, либо начну работать с ним.

Если Фаррелл не пойдет за дипломом, он рано начнет работать на Grayson Industries. Строгий костюм, затянутый галстук, нудные бизнес – ланчи, симпатичный секретарь. Покупать и продавать бизнес. Быть беспощадным. Создавая миллиарды. Нет, это не для Фаррелла. То, что относилось к секретарше, звучало правильно, но все остальное не интересовало его ни в малейшей степени. Как бы он хотел знать, что же ему делать!

Изабелла Грейсон все еще улыбалась.

- На самом деле, твой отец настаивает на подобном решении. Для меня это не имеет никакого значения.

- Правда? – внезапно в нем затеплилась надежда, что между ним и матерью не лежит такая пропасть, как он думал. Возможно, она поняла его, поняла, через что он прошел. Поняла его ночные кошмары, преследовавшие его каждую ночь с того момента, как он нашел тело Коннора.