Видимо, чем-то озабоченный, он то и дело выходил из кают-компании наверх, поднимался на мостик и долгим, недоверчивым взглядом своих маленьких, зорких, как у коршуна, глаз глядел на море и озирался вокруг. Туманная мгла, закрывавшая берег, рассеялась, и можно было ясно видеть седые буруны, грохотавшие в нескольких местах бухты, в значительном отдалении от клипера. Поглядывал старый штурман и на надувшийся вымпел, не изменявший своего направления, указывающего, что ветер прямо, как говорят моряки, "в лоб", и на небо, на свинцовом фоне которого начинали прорезываться голубые кружки...
- Дождь-то, слава богу, перестает, Лаврентий Иваныч, - весело заметил вахтенный лейтенант Чирков.
- Да, перестает.
В мягком, приятном баске старого штурмана не слышно было довольной нотки. Напротив, то обстоятельство, что дождь перестает, казалось, не особенно нравилось Лаврентию Ивановичу. И словно бы не доверяя своим зорким глазам, он снял с поручней большой морской бинокль и снова впился в почерневшую даль. Несколько минут разглядывал он мрачные, нависшие над краем моря тучи и, положив на место бинокль, потянул носом, точно собака, воздух и покачал раздумчиво головой.
- Что это вы, Лаврентий Иваныч, все посматриваете?.. Мы, кажется, не проходим опасных мест? - шутливо спросил Чирков, подходя к штурману.
- Не нравится мне горизонт-с! - отрезал старый штурман.
- А что?
- Как бы в скорости не засвежело.
- Эка беда, если и засвежеет! - хвастливо проговорил молодой человек.
- Очень даже беда-с!! - внушительно и серьезно заметил старший штурман. - Этот свирепый норд-вест коли заревет вовсю, то надолго, и уж тогда не выпустит нас отсюда... А я предпочел бы штормовать в открытом море, чем здесь, на этом подлеце-рейде. Да-с!
- Чего нам бояться? У нас - машина. Разведем пары, в помощь якорям, и шутя отстоимся! - самоуверенно воскликнул Чирков.
Лаврентий Иванович посмотрел на молодого человека с снисходительной улыбкой старого, бывалого человека, слушающего хвастливого ребенка.
- Вы думаете "шутя"? - протянул он, усмехнувшись. - Напрасно! Вы, батенька, не знаете, что это за подлый норд-вест, а я его знаю. Лет десять тому назад я стоял здесь на шкуне*... Слава богу, вовремя убрались, а то бы...
_______________
* Ш к у н а - небольшое парусное судно.
Он не докончил фразы, боясь, как все суеверные люди, даже упоминать о возможности несчастия, и, помолчав, заметил:
- Положим, машина, а все бы лучше подобру-поздорову в море! Ну его к черту, уголь! В Нагасаки можем добрать. Эта хитрая каналья норд-вест сразу набрасывается, как бешеный. А уж как он рассвирепеет до шторма, тогда уходить поздно.
- Уж вы всегда, Лаврентий Иваныч, везде страхи видите.
- В ваши годы и я их не видал... Все, мол, трын-трава... На все наплевать, ничего не боялся... Ну, а как побывал в переделках, состарившись в море, так и вижу... Знаете ли пословицу: "Береженого и бог бережет".
- Что ж вы капитану не скажете?
- Что мне ему говорить? Он и сам должен знать, каково здесь отстаиваться в свежую погоду! - не без раздражения ответил старый штурман.
Лаврентий Иванович, однако, скрыл, что еще вчера, как только задул норд-вест, он доложил капитану о "подлости" этого ветра и крайне осторожно выразил мнение, что лучше бы уходить отсюда. Но молодой, самолюбивый и ревнивый к власти капитан, которого еще тешили первые годы командирства и который не любил ничьих советов, пропустил, казалось, мимо ушей замечание старшего штурмана и ни слова ему не ответил.
"И без тебя, мол, знаю!" - говорило, по-видимому, самоуверенное и красивое лицо капитана.
Старый штурман вышел из капитанской каюты, несколько обиженный таким "обрывом", и за дверями каюты проворчал себе под нос:
- Молода, в Саксонии не была!
- А все-таки, Лаврентий Иваныч, вы бы доложили капитану! - проговорил лейтенант Чирков, несколько смущенный словами старого штурмана, хотя и старавшийся скрыть это смущение в равнодушном тоне голоса.
- Что мне соваться с докладами? Он сам видит, какая здесь мерзость! с сердцем ответил Лаврентий Иванович.
В эту минуту на мостик поднялся капитан и стал оглядывать горизонт, весь покрытый зловещими черными тучами. Они, казалось, все росли и росли, охватывая все большее пространство, и, разрываясь, с поразительной быстротой поднимались по небосклону. Дождь перестал. Кругом, у берегов, прояснялось.
- Баркас еще не отвалил? - спросил капитан вахтенного.
- Нет.
- Поднять позывные!
В спокойном обыкновенно голосе капитана едва слышна была тревожная нотка.
"Небось теперь тревожишься, а вчера и слушать меня не хотел!" подумал старший штурман, искоса взглядывая на капитана, стоявшего на другой стороне мостика.
- То-то молода, в Саксонии не была! - прошептал Лаврентий Иванович любимую свою присказку.
- Баркас отваливает! - крикнул сигнальщик, все время смотревший на берег в подзорную трубу.
Сильный шквалистый порыв ветра внезапно ворвался в бухту, пронесся по ней, срывая гребешки волн, и прогудел в снастях. "Ястреб", стоявший против ветра, шутя выдержал этот порыв и только слегка дрогнул на своих туго натянутых якорных канатах.
- Прикажите разводить пары, да чтобы поскорей! - сказал капитан.
Вахтенный офицер дернул ручку машинного телеграфа и крикнул в переговорную трубку. Из машины ответили: "Есть, разводим!"
- Отправьте угольные лодки на берег! Чтоб все было готово к съемке с якоря! - продолжал отдавать приказания капитан повелительным, отрывистым и слегка возбужденным голосом, сохраняя на лице своем обычное выражение спокойной уверенности.
Он заходил, заложив руки в карманы своего теплого пальто, по мостику, но поминутно останавливался: то вглядывался озабоченным взором в свинцовую даль рокотавшего моря, то оборачивался назад и в бинокль следил за баркасом, который медленно подвигался вперед против встречной зыби и ветра.
- А ведь вы были правы, Лаврентий Иваныч, и я жалею, что не послушал вас и не снялся сегодня с рассветом с якоря! - проговорил вдруг капитан громко и, казалось, нарочно громко, чтоб слышал и Чирков, и старший офицер, поспешивший вбежать на мостик, как только узнал о съемке с якоря.