- А кто она такая, Филипп?
- А почему… - он запнулся - почему это ко мне вопрос? Я поинтересовался так просто… из общегуманных соображений… Нет, мы знакомы, не отрицаю, но совсем мало… Когда-то я выступал в их женском Лицее, ну и вот…
Он явно терял лицо в этих поспешных и маловразумительных объяснениях.
- А знаете, - сообщила красивая докторша, - на ней нет никакого амулета! Что это - дерзость или…
- Или проще, - предположил кто-то. - Скорее всего, ей нет еще 15-ти…
- Самое правдоподобное, - это снова Филипп.
Пауза.
- А твой-то где амулет? - спросили его. - Ты ведь тоже не поднялся у них выше "кобры"?
- Неверно! - топнул ногой Рубен. - Надо говорить: ниже не опустился!
- Но позвольте… что же мы? Такой парень говорит с нами - вечная память, цены ему нет! - а мы слушаем самих себя… включайте!
Вот тут Инфанта и подала голос: ей больше не хотелось этой поэзии.
- Сеньор Филипп! - окликнула она, открывая балконное окно пошире. Женщина-врач непроизвольно сделала два шага к ней. Филипп же, напротив, замер, втянул голову в плечи.
- Нет, нет, доктор, вам не надо, со мной уже все в порядке. Я только сеньора Филиппа зову.
Он сполз с подоконника и, ни на кого не глядя, отправился к Инфанте. Теперь она притворила окно: их тет-а-тет не предназначался чужим ушам.
- Ну как, обошлось? - спросил он.
- Хочу есть.
- Что ж… хороший признак.
- И вообще нам пора отсюда. Вы не представляете, как там роют землю!… Насколько я исчезла, на два часа?
- Больше. Прошло около четырех.
Она изобразила ужас.
- Когда майор Вич потерял меня в универмаге "Меркурий", было знаете что? Пол-Легиона туда съехалось… объявили по радио, что ни один покупатель не выйдет, а их там было тысяч семь! Так что возьмите меня на ручки - и на выход…
- Что такое… "на ручки"? Я вроде бы не удочерял вас…
- Это вы плохо сказали. Удочерять не надо, папа у меня свой… вот только занят он очень. Ну что - слабо взять меня на руки и вынести?
- Послушайте… мы в доме, где такая оглушительная трагедия! И вы смеете…
- Вот она и оглушила меня! Мало?! Надо еще, чтоб я сошла с ума? Хорошо, - вздохнула она, - пойду своими ногами. Хотя еще слабенькая.
Встала. Стянула с себя чужое пончо.
- Вперед?
- Я хотел бы остаться… И быть на погребении! Впрочем, на такси я могу посадить вас…
- Вот уж нет! Вместе пришли - и уйдем вместе. А не то… Не то я скажу всем этим "кобрам", кто я такая! И что на папины деньги мы делаем спектакль, что у меня в вашей пьесе главная роль… а у вас теперь приличный амулет, которого вы стесняетесь так глупо и так не по-мужски…
К великому для него счастью, она говорила это шопотом. Но ведь в любую же секунду и по-иному могла…
- Ну как, вместе уходим?
- Да.
Он постарался поскорее пересечь ту комнату, только пообещал в дверях:
- Я вернусь… я не прощаюсь. Извините меня.
- А я прощаюсь, - повернулась к мужчинам Инфанта, а затем к женщине. - Доктор,спасибо… вы ничем таким не кольнули меня?
- Нет… не было надобности. Послушайте, но мы так и не познакомились с вами!
- Не жалейте! А вы красивая… Если б амулетики давали за это, у вас был бы не такой! Ручаюсь!
Закрылась за ними эта дверь… хлопнула и входная.
27.
"БОЛЕРО" - так называлась харчевня, про которую Инфанта твердо сказала "Вот!"
- У вас есть хотя бы пятерка, чтоб меня накормить? Ну правда же, я голодная!
По-плебейски обшарив карманы, Филипп нашел целых восемь пеньолей, о чем и доложил. Он устал от этой милой непосредственности, от этих капризных аппетитов, обмороков, бурных слез, высыхающих мгновенно, от бархатных лапок с беспощадными коготками…
Еще не заняв столика, она стоя потребовала "большую такую отбивную с грибами, перцем, черносливом и всем, что полагается". Для них нашелся отдельный уголок за бамбуковыми жалюзи. Себе Филипп спросил, передразнивая Инфанту, "большую такую… кружку пива и бутерброд".
- Если войдет полицейский или легионеров парочка, и у них будет радиоболтушка, "воки-токи", - это точно за мной! Следите! Мне тогда лучше в уборной пересидеть… Не хочу, чтоб нас накрыли раньше, чем я наемся!
- Такой аппетит… после зрелища смерти?
- А докторша объяснила же: "самолечение организма от стресса!"… Вот интересно: допустим, она узнала, кто я такая, а сознание я теряю уже потом… Она не воткнула бы мне стрихнин в вену? Или что-нибудь наподобие?
- Не говорите вздора!
- А по-моему, могла бы. А старый Делано - он что… ядом?
- Нет. Отворил себе вены в горячей ванне. Римский способ… очень популярный во времена упадка империи.
Пауза. На уровне слов Инфанта была смышленой.
- Это как бы намек, что у нас время упадка? Его намек или ваш?
От надобности отвечать Филиппа освободил хозяин, принесший еду. Ее вид и запах, сами по себе превосходные, а также хищный восторг, с каким Инфанта принялась за мясо, вызвали у Филиппа маленький горловой спазм. Она что-то заметила и жадничать прекратила… После паузы сказала тихо:
- Какой мальчик был обаятельный… на том фото.
- Да. Он и другие имел достоинства, - жестко добавил Филипп, - например, здорово разбирался в поэзии… хотя готовился стать хирургом. По нынешним временам - просто на редкость хорошо разбирался!
Она усмехнулась еле заметно: наверное, Филипп проверяет, что именно она слышала, когда эти бородачи забыли ее на балконе.
- Это вы для меня сказали, специально! - она выдержала его взгляд. - Потому что у самого у вас - совсем другой вкус… более лирический, что ли. Вы - сказочник! И не изображайте, пожалуйста, что вы тоже… хирург! Давайте лучше о наших делах… Об "Исповеди лгуньи"… Что? Что вы головой качаете?!
- Здесь нельзя это играть, - вздохнул он. - Здесь надо играть не это.
- Ерунда! - она вновь принялась за отбивную, словно ей срочно понадобились свежие силы, чтобы его победить ради него же. - Сами говорили ведь: смягчать сердца! Смягчать - это так нужно сейчас!… Это просто главное. Ха! Неужели я должна объяснять это вам?… Такому глубокому, такому изумительному знатоку наших сердец?!
Предполагается, что не устоять ему против такой примитивной, но вкусной наживки?
- На это я не клюю, - улыбнулся он. - У меня пока нет размягчения мозга.
- Но я же искренно! Я всегда к вам так относилась… Еще там, в Лицее, я послала вам записочку… знаете, какую? Всего несколько слов…
- Пять? - уточнил он.
Шевеля губами, она пересчитала по пальцам. Распахнула глаза:
- О… так вы помните! Но, разумеется, и на это "не клюете"! А я, может, на это и не ловлю уже - поумнела. Вы - такой крепко женатый, такой нравственный… Я отхлебну у вас пива?
И отхлебнула.
- Нет, давайте все-таки про "Лгунью"… Знаете, там во второй сцене есть песенка - я ее уже пою! Музычка как-то сама собой сочинилась… вот послушайте! Только я сразу не смогу, наверно, исполнить в образе Анны… я пока - от себя, о'кей?
Она отодвинула от себя тарелку, сделала нужное лицо и запела:
Падре,
я скажу вам все, как было…
Падре,
я учителя любила…
Мать меня
собачьей цепью била,
Чтобы я про ту любовь забыла!
Падре,
я ходила к его окнам…
Возле них
я плакала и мокла…
Сердце мое в колокол звонило:
я любила, падре,
я любила!
- Там ваш отец, в телевизоре, - перебил Филипп, наступив на последнее слово куплета.
- Да? - она раздвинула бамбуковые палочки на нитях и убедилась: да, Президент на экране. окруженный легионерами в штатском, кричал что-то в микрофон, жестикулируя собственной шляпой. Он был в кожаном пальто. Слушателей его показали очень бегло. Филипп полагал, что она приклеется сейчас к телевизору? Ей папины речи на любых митингах и политтусовках надоели давно…