При виде его улыбающегося лица мне припомнился один телефонный разговор с приятелем по работе. Он был просто помешан на сумо и даже подружился с гранд-чемпионом.

– Я хочу поговорить с тобой о Дзиро. Он перестал прибавлять в весе, – заявил друг. Он был знатоком мира сумо, поэтому даже о весе Дзиро был осведомлен лучше меня. – Если твой сын не наберет в весе, то, как бы быстро он ни двигался на помосте, ему не победить. Думаю, что сейчас для Дзиро это самое главное. Ему уже девятнадцать лет. Если он сейчас не потолстеет, то все будет напрасным.

– Наверное, ты прав.

Друг молчал. Интуитивно уловив, что сейчас вот-вот будет произнесено что-то неприятное, я тоже ничего больше не говорил.

– В некоторых школах сумо борцам не дают читать никаких книг, кроме комиксов, чтобы они ни о чем не задумывались. Дело в том, что, как только борцы начинают читать серьезные книги в твердых переплетах, на них это сразу же сказывается. Если у борца появляются переживания и страдания, он тем более не сможет потолстеть.

– Правда? Я как-то не думал об этом.

– Дело здесь очень тонкое. Посмотри на борцов сумо. Большинство из них только и делают, что лежмя лежат, как кули с картошкой. А Дзиро-тян, вероятно, живо на все реагирует. Семейные дела… И с тобой, отцом, он в определенный период не мог общаться. Сейчас-то вы хоть встречаетесь?

– Да, когда я снял комнату в Асакуса, сын однажды зашел посмотреть, как я живу.

– Хорошо, что тебе удалось снять жилье в Асакуса. У сына настроение, наверное, изменилось, не так ли? Сейчас и ты живешь недалеко от его общежития, и Кокугикан под боком. Ты, видимо, потому и выбрал район Асакуса. А в Кокугикане бываешь?

– Нет, это как-то…

– Хорошо бы тебе все-таки появляться там. В таких случаях борец проводит схватку в приподнятом настроении. Наверняка Дзиро-тян будет рад.

– Вот как? А я считал, что, наоборот, будет хуже. Он будет отвлекаться, думая о моем присутствии в зале, и может проиграть.

– Что ты! Напротив. Я тебе настоятельно советую ходить на выступления Дзиро. По-моему, у него сейчас самый важный период. – Приятель запнулся, на минуту умолк. – М-да, – начал он с трудом. – У Дзиро-тян всего лишь среднее образование. Мне кажется, что он задумывается о том времени, когда придется оставить сумо. У твоего сына больше поражений, чем побед, поэтому и разряд один из низших. Уверен, что старшие коллеги заводят с ним разговор о будущем. Нужно, чтобы и родные проявили заботу о нем. Повторяю, сейчас у Дзиро очень важный момент. Если он безо всяких перспектив будет продолжать заниматься сумо, то заведомо окажется в еще более неблагоприятном положении, когда вернется в обычную среду. Как ты думаешь, не спросить ли об этом у самого Дзиро?

Я поблагодарил приятеля за предостережение и оборвал разговор. Но мне не хотелось беседовать с сыном о необходимости покинуть сумо. Это, пожалуй, только поколеблет его, а пользы никакой не принесет. К тому же сейчас в материальном плане я ничем не мог ему помочь.

В прошлом году из-за неуплаты по векселям четвертого и двадцатого января мое издательство обанкротилось. Это случилось вскоре после того Нового года, когда Хадзимэ катался по полу от смеха. Поэтому я и стал снимать комнату в Асакуса, правда не сразу после банкротства, а с весны нынешнего года.

Разорившись, я сразу же попал в тяжелое положение. Средств на жизнь не было. Уже на другой день после банкротства ко мне не замедлили явиться несколько типов отталкивающей внешности. Они осаждали мой дом так, словно вознамерились поселиться в нем. Кредиторы требовали уплаты долгов, но в тот день у моей семьи не было даже денег на еду.

– Глава любой фирмы, когда дело идет к банкротству, заранее заботится о том, чтобы его семья хотя бы некоторое время не бедствовала. – Разумеется, кто-то уже постарался из сочувствия к Акико внушить ей эти обывательские «здравые рассуждения». Впрочем, слова жены были вполне естественны при том бедственном положении, в котором мы оказались. Но я бросил в ответ:

– А вот я не умею. Да и поступают так, пожалуй, только опытные дельцы.

Тогда мне не оставалось ничего иного, как скрыться, пока не успокоятся кредиторы. Пришлось жить у Ёсиэ, но, поскольку ее существование держалось в тайне, я даже Акико не мог сообщить о своем местопребывании. Я все пытался выкрутиться и возродить издательство. Обратился с просьбой о деньгах к одному однокашнику, с которым лет Двадцать не встречался, закончил одну рукопись, принесшую кое-какой доход. Кредиторы снимали осаду только в воскресенье, и в этот день я обычно навещал семью, а в понедельник возвращался к Ёсиэ. Так и текла моя жизнь, неделя за неделей, жизнь, в которой я потерял опору и оказался как бы повисшим в воздухе. Прошло несколько месяцев. Я горел нетерпением наладить быт, но выход был один – найти твердый заработок.

Хадзимэ поступил в институт. Он сдавал экзамены поочередно в три института. В первый провалился, в другой требовалась плата за вступительные экзамены, причем деньги нужно было внести до объявления списка поступивших. В третьем нужно было платить даже до начала экзаменов. В конце концов Хадзимэ пришлось держать экзамены куда-то еще. Когда я осведомился у сына о его намерениях, он заявил, что в институт его приняли, а деньги уже внесены и больше не требуется. Акико подыскала себе место официантки в японском ресторане и стала работать, чтобы иметь хоть какой-нибудь доход. Кроме того, ей, видимо, стало кое-что известно о Ёсиэ. Жене было необходимо отвлечься от тревожных мыслей о том, сколько же будет продолжаться подобная жизнь; а также спастись от настойчивых кредиторов.

Как-то Акико завела разговор о скопившихся банковских счетах и квитанциях из районного налогового управления. Я вспылил:

– У нас вопрос стоит о жизни и смерти! А банк и налоговое управление не разорятся. Их дело требовать, у них подобных проблем нет. Нам ведь жить надо. Не плати никому и все, что я приношу, трать на еду.

Однако давал я всего лишь сто тысяч иен в месяц. Мы очень нуждались. Однажды, вернувшись домой, я увидел на столе записку, оставленную Акико. «Газ, водопровод, телефон, страховка, газеты, химчистка, взносы на пенсию, расходы на Хадзимэ и Дзиро. Только на это требуется в месяц сто сорок – сто пятьдесят тысяч. На сто тысяч прожить невозможно. Если денег на жизнь еще долго не будет, надо переезжать в маленькую квартиру. На Дзиро в месяц уходит тридцать тысяч, банковские счета – восемь тысяч, налоги – пятьдесят, питание, повседневные мелочи, обучение Хадзимэ – сто пятьдесят тысяч».

Ёсиэ также бедствовала. Ее квартира была заложена под высокие проценты. Из-за того, что я скрывался от кредиторов и не мог быстро сколотить необходимую сумму денег, становилось все более вероятным, что квартира пойдет с молотка. Я не видел возможности воспрепятствовать этому, и, конечно, это стало источником наших душевных терзаний. Поистине, мы были на грани жизни и смерти. Занимать деньги у друзей можно было лишь до поры до времени – с некоторых пор они стали смотреть с откровенной неприязнью. Когда обращаешься к человеку, зная, что у него есть деньги, а он отказывает тебе, во второй раз просить уже не хочется. Однако я считал: по сравнению с теми трудностями, что мне пришлось вынести, когда я один безвыходно сидел в своем издательстве, нынешние муки вполне терпимы. Действительно, несмотря ни на что, мое здоровье восстанавливалось. Что касается возрождения издательства, то, хотя переговоры с денежными тузами шли нелегко, все же постепенно на мои книги начали поступать заявки. Я называю их книгами, но это были всего лишь брошюры по вопросам здоровья и питания. Мои штудии в те времена, когда я один выпускал журнал, сейчас мне пригодились.

Неделю за неделей я жил у Ёсиэ. Положение Ёсиэ было лучше, чем Акико, даже не знавшей моего места жительства. Казалось бы, теперь ее беспокойство должно уменьшиться, но в действительности все было наоборот. Живя бок о бок со мной, Ёсиэ вынуждена была все время терпеть мою раздражительность. Остро реагирующая на выражение моего лица, Ёсиэ буквально задыхалась, постоянно видя мою мрачную озабоченность. Ее желание не связывать меня проявлялось таким образом, что я чувствовал себя скованным по рукам и ногам. Как только она догадывалась о моем намерении выйти из дома, лицо ее покрывалось голубоватой бледностью и застывало, словно отлитое из бетона. Трагизм положения усугублялся тем, что моя нервозность была вызвана не только отсутствием денег, но и тревогой, что Ёсиэ все крепче привязывает меня к себе. Я думал об Акико, терпящей нужду, и нервничал из-за того, что никак не могу заработать достаточную сумму денег. Каждый прошедший день, увеличивающий, как казалось мне, тревогу Акико, умножал и мою тревогу. Меня одолевало нетерпеливое желание заглянуть домой, но я, связанный Ёсиэ, не мог свободно пойти туда. Из-за этого у меня начала возникать глухая неприязнь к ней. Однако Ёсиэ воспринимала ее как мою обычную озабоченность. Она и предположить не могла, что опасное равновесие может когда-нибудь рухнуть. За исключением отлучек по делам, выйти из дома просто так, скажем на прогулку, я совершенно не мог. Она не отпускала меня даже на полчаса. Из-за того, что один День в неделю я проводил дома, настроение Ёсиэ накануне и после моего посещения семьи портилось. В результате половину недели она ходила со страдальческим выражением лица. В конце концов мои визиты домой сделались невозможны. Хоть таким образом я старался не убивать ее. Если же все-таки приходилось идти по делам и я звонил из города Ёсиэ, дома ее обычно не оказывалось. Видимо, как только я выходил, она исчезала вслед за мной. «С твоим уходом сам воздух, кажется, улетучивается из комнаты, – объясняла потом Ёсиэ. – Я начинаю задыхаться. Кроме того, сюда не заглядывает солнце, а сидеть одной в мрачном помещении так тоскливо».