- Да мне бы пофундаментальнее.

- Ну, вот, выбирайте... Вот журнал не хотите ли?

- Нет, это все мимолетное.

- А вам надо не мимолетного? да?

- Да уж, что-нибудь по... того, поздоровей.

- Поздоровей?.. - роясь в книгах, болтал доктор: - поздоровей вам? Не хотите ли взять вот Шлоссера: это, я думаю, будет довольно здорово...

- Это что такое - Шлоссер?

- История.

- Сделайте милость, это мне в самый раз...

- Ну, так вот и берите...

- Мне бы только, Иван Иваныч, уж с самого начала...

что-нибудь...

- Да вот, что тут? "Греки"... вот тут с самого начала...

- Очень вам благодарен... То есть, как вы говорите - с самого начала? С самого начала только греческая история?

- Только одна греческая... А вам что же?

- А раньше греков нет ли чего?

- Разумеется, есть. Вот история Индии... Это раньше греков.

- А еще чего не было ли раньше?

- Уж я, ей-богу, не знаю... Да зачем вам?

- Да мне бы хотелось уж, чтобы начать, например, с самого корня...

- Опять самые корни?

- Да ей-богу, Иван Иваныч, что ж мне хватать верхушки?

Уж ежели поправляться, так надо как следует... Вновь... С самого, например, с кор... с корня... Что вы смеетесь? Ей-богу, право... Что ж так-то?..

- Да так, так... Только я не знаю, что ж бы такое?.. Не хотите ли "до человека"?

- Это - книга такая?

- Книга... Понимаете - до! Уж тут самый корень.

- Вот, вот, вот! - как-то даже сладострастно зашептал дьякон: - до! Это самое и есть - "до" всего еще?

- То есть до всего на свете!..

- Ну, ну, ну... Это мне и надо... С самого...

- С самого, с самого! Нате, берите!

- Ну, дай вам бог здоровья... Сейчас примусь! Вот это мне и нужно...

- Очень рад.

- Очень вам благодарен! А то что ж мне, ей-богу, - журналы там?.. Мне уж надо все наново... Иначе что ж так-то?

Уж ежели...

- Ну, ладно, ладно!

Поблагодарив и бормоча все то же, то есть, что "ежели поправляться, так надо не как-нибудь", - дьякон поспешно, с явным намерением сейчас же приняться за дело, вышел из кабинета, перебежал зало и направился к бане, держа под самым носом развернутую книгу.

- И представь себе, - заговорил приятель, вновь появляясь в моей комнате: - ведь такие разюворы у нас с ним идут чуть не каждый божий день... "А вступает ли?", "а что душа", "в душу" - черт знает что... Часа по два битых тиранит меня, а кончится ничем... В тот же вечер напьется и наделает разных гадостей.

- Он какой-то чудной!

- Пьет... куролесит, - дела расстроены, да и жена бросила, - ну вот и хочет "все вновь"... То порошками, то книжками... Да изволите видеть, чтоб в самую жилу... в точку...

Надоело. А что, не пойти ли нам погулять?

Скоро мы отправились за город и воротились очень поздно.

Был душный летний вечер. Во время нашей долгой загородной прогулки меня не покидала мысль об этом бедном человеке, думающем вылечить свою душевною боль книгами и порошками. Что это за душевная рана? Что это за боль? Как? откуда нанесло ее на беднягу? Все это очень занимало меня. Я решил непременно найти случай поговорить с ним, расспросить его.

III. ВЕЧЕРКОМ В ГЛУХОМ УГОЛКЕ

Рассказ

Два или три дня, следовавших за разговором под окном, я почти не видал дьякона. Он сидел в своей бане, должно быть прилежно занимаясь чтением сочинения "до человека", сидя до поздней ночи, и только раз или два во все эти дни, и то на минуту, подбегал к окну спальни моего приятеля, чтобы задать вопрос и уйти...

- Хелиасты, Иван Иваныч, что такое? - спрашивал он.

- Хелиасты?

- Вот тут сказано: "так же, как тысячелетнее царство для хелиастов..."

- То есть как же это "так же"? Надо прочесть всю фразу...

Дьякон прочел какой-то очень сложный период, спотыкаясь на каждом шагу, - точно плелся он без дороги по какому-то изрытому полю, не зная, что сзади, что впереди...

По прочтении этой фразы доктор принялся соображать, а дьякон стоял и ждал молча...

- Черт ее знает! - наконец произнес мой приятель. - Да вы это просто пропускайте...

- Ну уж что ж это - пропуск.

- Ну, я не знаю... Читайте дальше, там будет видно...

- Гм! - сделал дьякон, помолчал и пошел.

В другой раз он поймал Иван Иваныча в ту самую минуту, когда тот совсем было ушел на практику.

- Вот, - прямо начал он, входя и держа раскрытую книгу: - "или, почему взрослое животное лучше новорожденного?"

Почему, Иван Иваныч?

- Что такое? Какое животное?

- Вообще, тут сказано, например, так, что яйцо, например...

да вот: "или что лучшего в новорожденном животном?.."

- Дайте сюда книгу! Где это?

Дьякон подал книгу, указал и ждал.

Минут пять читал Иван Иваныч указанное место, перевертывая страницы и вперед и назад, и наконец сказал:

- Ведь я так не могу - выхватить прямо из середки и объяснить. Черт его знает, что это такое? Так нельзя!

- Гм! - опять сделал дьякон.

- Я должен прочесть по крайней мере несколько страниц, чтобы знать... Яйцо какое-то!.. Вы придите завтра, после обеда, мы прочтем.

Дьякон помолчал, перелистовал несколько страниц и задал было еще вопрос

- А что вот еще означает "комбинация форм"?

- Не теперь, - перебил доктор. - Я сейчас ухожу Приходите завтра на целый вечер, мы все это разберем.

- Ну ладно.. Уж и трудно же написано!..

- Ничего, после!.. - торопясь уходить, говорил Иван Иваныч. - Приходите.

Дьякон помолчал, повертел страницы и пошел, сказав, впрочем, что придет, "непременно придет".

В назначенный для ученого разговора вечер произошло, однако, совсем не то, что должно было произойти. Отправившись, по обыкновению, за город, мы совершенно забыли, что "сегодня вечером" должен прийти дьякон, и спохватились только тогда, когда на дворе была почти ночь

Спохватившись, мы торопливо пошли домой.

В комнатах нашей квартиры было темно, окна отворены, и со двора доносился какой-то шум.

Оказалось, что "ругаются"!

В будничной жизни глухого русского уголка нет, как мне кажется, других более тягостных минут в течение целого дня, как те, которые определяются словами "посидеть вечерком на крылечке", "отдохнуть вечерком", словом побыть так, ничего не делая, несколько вечерних часов Везде, где есть настоящая жизнь, хоть и трудная и неприглядная, в самых глухих уголках европейских больших городов, на каторжных фабриках, вечер - действительное время отдыха, потому что день - действительно время тяжелою труда, время устали, и как ни труден этот рабочий день, но вечер весел или по крайней мере тих... Совсем не то в глухом русском уголке. Притворяясь по чьему-то приказанию городом, уголок заставляет невольно притворяться все, что ни живет в нем Притворяется начальством - исправник и все чиновное, все распоряжающееся притворяется потому, что не над чем в сущности начальствовать и нечем распоряжаться. Притворяется учитель, знающий очень хорошо, что наука его плоха и проку от нее мало, и т. д. И вот все это, не могущее по совести не сознать, что прожитый день был - "одна канитель", "помаявшись"

этот день кое-как, чувствует вечерком, когда прекращается эта "тягота маеты", потребность облегчить душу от ига призрачной деятельности, призрачной жизни... Повсюду - тихо, везде заперты ворота и ставни, нигде не видно огня, и кажется, что глухой уголок спит мертвым сном. Ничуть не бывало - напротив везде в темных спальнях, на "крылечках", куда обыватель выполз "посидеть" после ужина, идет шепотом, во имя потребности облегчить душу, сваливание душевной дряни друг на друга... "Завез в какую гибель! шепчет молодая жена. - Да что это? Да лучше я в монастырь уйду.

Али у меня женихов не было?"... "А из-за кого бьюсь? Из-за вас, чертей, все ж и бьюсь-то!.. Был бы я один, - сердито шепчет отец семейства, - так стал бы я тут торчать, в этакой пропасти?" Там, в темноте, кто-нибудь пьет и проклинает свою участь; в другом темном, как смоль, углу кто-нибудь пьет и молчит... И везде за этими запертыми ставнями, в темных душных спальнях, под темным душным небом, на крылечках уездный люд пилит друг друга, пилит тихо, чуть слышно, как чуть слышно зудит пила, которою перепиливают человеческие кости.