Само собой, я догадалась, что вопящая в лицо Гусману женщина — скелет, вывалившийся из его шкафа, и практически наверняка его почившая супруга, но я не знала, как именно Кит хочет разыграть эту карту. Неужели она подозревает, что Гусман убил свою жену? И с каких, елки-палки, пор она называет меня миссис Дэвидсон?!

— Не понимаю, — сказал новенький с таким же озадаченным видом, какой наверняка был и у меня.

Миссис Дэвидсон?

— Вы просили ее изучить дело Мэнди?

Миссис, блин, Дэвидсон?!

— Нет, — покачала головой Кит. — Полагаю, эта информация просто свалилась на миссис Дэвидсон, как снег на голову.

Одно дело — знать, что кто-то где-то может меня так называть…

— Как могла информация о пропавшем в Вашингтоне человеке просто взять и свалиться на частного детектива из Альбукерке?

И совсем другое — услышать это собственными ушами.

— Вы словно обороняетесь. Для этого есть какие-то причины?

Может быть, надо было взять двойную фамилию…

— А по-вашему, они должны у меня быть?

Дэвидсон-Фэрроу.

— Вам виднее.

— Так я поэтому здесь? — Молодой агент вскочил на ноги. В каждом движении сквозил намек на готовность к жестоким действиям. — Поэтому меня сюда отправили?

На случай, если придется угомонить раздраженного коллегу, агент Нгуен тоже встал, а я заметила кое-что еще. Женщина прекратила кричать и теперь смотрела на меня с таким же любопытством, с каким раньше смотрел Гусман.

— Ну наконец-то, — сказала она, сложила на груди руки, засунув нож под локоть, и стала нетерпеливо постукивать ногой по полу.

— Итак? — глянула на меня Кит, которая, как и все, чего-то ждала.

Я выбрала из своего арсенала самую беспечную улыбку и стала надеяться, что Кит подаст мне знак. Хоть какой-нибудь.

— Боже мой! — рявкнула женщина-призрак, отчаянно тряхнув руками. — Она знает не больше, чем все остальные!

Я посмотрела прямо на нее:

— Ну так просветите меня.

— Если бы каждый раз, когда у кого-нибудь появляется новая информация по моему делу, мне давали пять центов…

Она до сих пор не осознавала, что я ее вижу, и явно плевать хотела на яркий свет, от которого могла испариться сетчатка. Большинство призраков сразу замечают, что от меня прет светом, как прет деньгами от жен олигархов. И это почти всегда внушает им желание перейти. Я — как пламя, а они — как мотыльки.

Может, у этой барышни антенна сломалась?

— Расскажите мне, что произошло, — мягким тоном попросила я.

Трудно было не заметить рану у нее на голове и кровь, пропитавшую волосы и бледно-розовый халат.

Все застыли и уставились на меня. В том числе и мертвая женщина.

— Расскажите, что случилось, — повторила я.

— Вы… — Женщина недоуменно шагнула вперед и оказалась наполовину внутри стола. — Вы меня видите?

В ответ я кивнула.

— Как… — начала она, но передумала. — Почему… Нет, минуточку! — Она задумчиво опустила голову, а потом снова посмотрела на меня: — Кто вы такая?

Я покосилась на зрителей.

— Так сразу и не объяснить.

— С кем она разговаривает? — спросил Гусман.

Агент Нгуен откинулся на спинку стула и уставился на свои ногти, а Кит улыбнулась и отпила еще кофе.

— Вы знаете, где ваше тело?

Женщина моргнула, оглянулась удостовериться, что я обращаюсь именно к ней, снова повернулась ко мне и кивнула.

— Знаете, кто вас убил?

— Она экстрасенс? — спросил Гусман, сердясь еще сильнее, чем раньше.

— Не экстрасенс, — ответила Кит таким спокойным и довольным тоном, что я с трудом сдержала смех, — а ходячее чудо.

— На нашем заднем дворе, и нет, он этого не делал, — сказала женщина раньше, чем я успела задать вопрос. — Его сестра-психопатка чем-то меня накачала, а потом саданула по черепу наградой за первое место в «Мисс Кентукки». И ведь никто не заметил, что эта фиговина пропала!

Так и знала, что уловила акцент!

— Он худший в мире следователь, клянусь. Два чертовых года я пытаюсь ему рассказать, кто меня убил! — И тут ее понесло. — Два, мать их, года! Я пыталась защищаться. — Женщина махнула ножом, и я кивнула, подбадривая ее продолжать. — Вот только трудно драться с конченой психопаткой, а эта бабища — чокнутая дерьмовая дура!

Значит, «дерьмо» и все остальное можно, а «хрен» — нет. Наверное, она из южных баптистов.

— Причем дура с большой буквы! Она, видите ли, переехала к нам, чтобы помогать по дому. Помогать, хрен ее дери, по дому!

А может, все-таки католичка.

— Живет там, как хренова хозяйка. А я теперь удобреньицем служу! Знаю, о чем вы подумали. — Она наклонилась ко мне. — Но это не просто выражение. Я в буквальном смысле удобряю ромашки!

Я решила, пока есть шанс, передать полученную информацию:

— Это сделала ваша сестра.

Было бы огромным преуменьшением сказать, что Гусман засомневался в моих способностях. Его лицо приняло настолько ехидное и насмешливое выражение, что отвалилась бы и ржавчина с какой-нибудь трубы.

— Она засадила мой труп тоннами ромашек!

— И закопала вашу жену у вас на заднем дворе.

— Так она хотела посмеяться напоследок, как будто ее лишили такого шанса. Алле! Я уже покойница! Но нет же, этого ей мало! Не могла она оставить все, как есть. Ей позарез надо было выразить свое последние «пошла ты на хрен»!

— Ваша сестра, после того как переехала к вам, случайно, не посадила в саду ромашки?

Естественно, я привлекла внимание агента, однако при упоминании о ромашках его лицо приобрело вовсе не то выражение, на которое я рассчитывала. Черты не озарились пониманием. Вместо этого Гусман густо побагровел. Никогда в жизни я не видела, чтобы человек был такого цвета, и стала прикидывать, смогу ли сфоткать его, чтобы он не заметил. Исключительно из научного интереса.

— Это абсолютно неприемлемо, — процедил агент сквозь стиснутые зубы.

— Вот видите! — взвизгнула женщина и показала на него ножом. — Он. Никогда. Никого. Не слушает.

— Агент Гусман… — начала я.

— Ой, не утруждайтесь! — перебила его жена. — Не станет он вас слушать. Он самый упрямый, самый упертый трекнит на всем белом свете.

Я прошерстила весь свой обширный словарный запас и не нашла ни единого совпадения.

— А что такое трекнит?

Женщина раздраженно вздохнула:

— Это наше с ним словечко. Луи клялся, что я назвала его так на нашем первом свидании. Лично я ничего такого не помню. В тот день я порядком нализалась и, видимо, хотела обозвать его кретином. А получилось «трекнит». Вот и прижилось.

Она стала объяснять, как пользовалась этим понятным только двоим словом, когда нужно было на людях намекнуть мужу, что его упертость опять поднимает свою упертую голову. А я в это время исподтишка косилась на Гусмана.

Как только слово прозвучало вслух, он заметно побледнел. Жаль. Багровый оттенок мне нравился больше. Зато до Гусмана начинало доходить.

Я глянула на Кит:

— Можно нам на минутку остаться наедине?

— Ни за какие коврижки. — Словно готовясь заняться настоящим делом, она отодвинула кофе в сторону. — Это мой любимый этап.

— У вас есть любимый этап? — Я и не знала, что мы так часто вместе работали, чтобы у нее появился любимый этап.

— Конечно! Пару минут вы разговариваете сама с собой, ведете переговоры с воздухом, уговариваете и упрашиваете, иногда умоляете, а потом выдаете нечто такое, от чего взрывается мозг. Направляете нас туда, куда мы бы и не подумали пойти. И вдруг, как по волшебству, любое текущее дело раскрывается. Так что нет, дорогуша, я такое не пропущу даже за досрочный выход на пенсию.

— А теперь, — продолжала Мэнди, заново входя в раж, — он будет сидеть и делать вид, будто не знает, что я здесь. Как всегда. У него на первом месте что угодно и кто угодно, только не я. Требовать у него внимания — все равно что выдирать зубы из пасти льва. Я ему даже ножом по физиономии съездила!

Я тут же повернулась к Мэнди.

— Вы пытались ударить его ножом по лицу?