Циффель. Мне всегда казалось удивительным, что люди должны питать особенную любовь к той стране, где они платят налоги. В основе любви к отечеству лежит умение довольствоваться малым, свойство очень хорошее, когда ничего нет.

Калле. Любви к отечеству сильно мешает отсутствие выбора. Как если бы человеку пришлось любить: ту, на которой он женится, а не жениться на той, которую он любит. Я предпочел бы сначала выбрать. Скажем, показали бы мне кусочек Франции, клочок доброй старой Англии, парочку швейцарских гор или какой-нибудь норвежский фьорд, а затем я ткну пальцем и скажу: вот это я беру себе в отечество. Тогда бы я им и дорожил. А теперь дело обстоит так, как если бы человек больше всего на свете ценил то окно, из которого однажды вывалился.

Циффель. Вы цинично отвергаете всякие корни, и эта точка зрения мне нравится.

Калле. Обычно говорят, что непременно нужно пустить корни. Но я убежден, что единственные существа, пускающие корни, - деревья - предпочли бы их не иметь, тогда бы и они могли летать на самолете.

Циффель. Говорят, мы любим то, что добыто нами в поте лица. Это могло бы объяснить и любовь к отечеству.

Калле. Ко мне это не относится. Я не люблю то, что орошено моим трудовым потом, и даже далеко не все, что орошено пролитым мною семенем. Как-то я путался с одной особой. Потащился я с ней в Ваннзее, уж очень мне ее фигурка понравилась. И вообще замечательная была баба. Но сперва она решила пообедать, потом ей захотелось покататься на лодке, потом выпить кофе, и наконец я дошел до того, что бросил бы ее в кустах одну, если бы она проволынилась еще хоть полминуты. А между тем, повторяю, фигура у нее была хоть куда.

Циффель. Вот вы говорите - замечательная. Когда я думаю, в какой стране мне хотелось бы жить, я, кажется, выбрал бы такую, где человеку, случайно пробормотавшему что-нибудь вроде "замечательный вид!" - тотчас бы ставили памятник за патриотизм. Ведь в этой стране такое мнение действительно было бы совершенно неожиданным, воспринималось как сенсация и, следовательно, высоко ценилось бы. Разумеется, и тот, кто ничего не сказал, тоже заслуживал бы памятника уже потому, что он не сказал ничего лишнего.

Калле. Вам опротивела ваша страна из-за патриотов, которые в ней хозяйничают. Я иногда думаю: что за чудесная страна была бы у нас, если бы она у нас была! Мне вспоминается одно стихотворение, в котором перечисляются кое-какие ее достоинства. Только не подумайте, что я любитель поэзии, на это стихотворение я наткнулся совершенно случайно, теперь я уже не помню его наизусть и даже не могу сказать, что именно там говорится о каждой провинции. Они перечисляются одна за другой. Я прочту с пропусками:

"Вы, приветливые баварские леса, вы,

города на Майне,

Рен, поросший соснами, ты, тенистый

Шварцвальд!"

Дальше я забыл, там что-то с этим связанное, и затем:

"Рыжеватые холмы Тюрингии,

редкий кустарник Бранденбургской Марки,

И вы, черные города на Руре,

с баржами, груженными железом".

Дальше пропуск - несколько строк - а потом:

"Также и ты, город городов, Берлин,

Бурлящий жизнью на земле и под землей,

И вы, Ганзейские гавани,

Многолюдные города Саксонии

И Силезии, сквозь дым глядящие на Восток!"

Это стихотворение указывает на то, что предстоит завоевать, - игра стоит свеч!

Циффель удивленно взглянул на Калле, но не мог обнаружить в нем никаких признаков тупоумия, столь присущего всем, кто произносит патриотические

речи. Он покачал головой и осушил свою кружку.

11

Перевод В. Френкель.

Дания, или юмор. О диалектике Гегеля

Разговор коснулся и Дании, где пришлось задержаться как Циффелю,

так и Калле, потому что страна эта лежала у них на пути.

Циффель. У них там классическое чувство юмора.

Калле. Но нет лифтов. Я убедился на собственном опыте. Датчане добрейший народ и приняли нас радушно. Они ломали голову, как бы это нам помочь, но пришлось нам самим выходить из положения. Нам оказалось на руку, что у них дома в столице без лифта: мы этим воспользовались, ведь считалось унизительным, чтобы мы жили на подачки, вместо того чтобы получать за свой труд. Мы обнаружили, что они таскают мусор вниз, даже с верхнего этажа, и мы занялись этим делом - так было куда достойнее.

Циффель. Они весьма остроумны. Еще и по сей день они любят рассказывать об одном министре финансов - единственном, от которого они что-то получили за свои деньги. Ведь они получили от него анекдот. Когда перед ним предстала комиссия, чтобы проверить кассу, он с достоинством поднялся, хлопнул рукой по столу и сказал: "Господа, если вы будете настаивать на ревизии - я больше не министр". В ответ на это они удалились и вернулись только через полгода, когда и выяснилось, что он говорил чистейшую правду. Они его посадили за решетку и теперь свято чтят его память.

Калле. Их чувство юмора особенно развилось во время первой мировой войны. Они оставались нейтральными и с выгодой торговали. Все, что держалось на воде и могло доплыть, например, до Англии, они туда и продавали как судно, то есть, собственно говоря, они называли это не судном, а трюмом, что более соответствовало истине. Благодаря этому они и достигли высокого национального благосостояния. Они потеряли больше моряков, чем любая воюющая держава.

Циффель. Да, благодаря войне они хорошо повеселились. Например, они продавали гуляш: запихивали в жестянки все, что слишком воняло, - это был выгоднее, чем держать у себя дома такую гниль. Когда разразилась вторая мировая война, они уже выжидательно стояли по сторонам, разоруженные до последней пуговицы. Они всегда подчеркивали: мы слишком слабы, чтобы обороняться, мы должны продавать свиней. Однажды перед ними выступил с нравоучением некий иностранный министр. Чтобы их подбодрить, он рассказывал им охотничью историю. Степной орел упал на зайца. Заяц не мог или не захотел бежать. Он перевернулся на спину и лапами проломил орлу грудную клетку. Лапы у зайца очень сильные, приспособленные для убегания. Датчане восприняли этот рассказ юмористически и очень смеялись, а министру сказали, что немцы им совсем не страшны; займи они Данию, они не смогут покупать там свиней, так как русские, уж конечно, не станут посылать им отруби, необходимые для откорма. Немцы им были ничуть не страшны, настолько, что они нимало не испугались, даже когда те предложили им заключить пакт о ненападении.