Женщины вернулись из боковушки, парни не расходились… в горнице воцарилась тишина. Вдруг старик оживился, взгляд его упал на лежавший среди других украшений неведомый ему блестящий предмет, который он видел впервые в жизни. Это был крест с ушком… для ношения на шее. Сверкал он так, что взоры всех обратились к нему.

— А это что такое? — спросил старик.

Хенго, видимо, теперь только заметил, что достал его из тюка, и поспешно протянул к нему руку.

— А! Это… это… — пробормотал он, смешавшись, — его носят люди иной веры, чем вы… Он приносит им счастье…

— Так нам он не принесёт счастья? — опять спросил Виш.

Хенго умолк и сунул крестик в мешок. Снова настала тишина. Таинственный значок, который немец поторопился спрятать, пробудил любопытство, но рыжий его уже убрал.

— Трудно противиться тому, — помолчав, начал хозяин, — что само приходит в дом и может помочь в жизни. В былые времена, пожалуй, только у князей да жупанов[7] можно было видеть подобное великолепие, а теперь и мы, кметы[8], стали на него посягать. Девку нынче из дому не возьмут, если не дать за ней в приданое булавки да запястья.

Подозвав кивком головы старшего сына, Виш что-то шепнул ему на ухо, и он тотчас вышел из горницы вместе с братом. Старик сел на лавку и принялся по одной откладывать вещи, которые хотел оставить для себя и для своих: он выбрал прекрасный меч с тонким, как лист, клинком, несколько топоров и молотов, ножницы, с десяток колец, два ожерелья с подвесками… высчитывал, хватит ли этого, обдумывал.

Вдруг Хенго взял с лавки два наплечника и, бренча ими, поднял вверх.

— Вот бы что годилось да и пристало старому Вишу! — воскликнул он.

— Зачем? — спросил хозяин. — Разве для того лишь, чтоб дети положили со мной в могилу… Воевать я уже не думаю, на то я сынов вырастил, а дома — что мне в них?

— Вы сказали: в могилу, — отозвался Хенго, — да хранят вас боги долгие годы, — ну что ж, их и в могилу взять не худо… ведь, по вашим обычаям, мёртвых предают огню в лучших одеждах и вооружении, как и подобает такому богатому кмету.

Старик махнул рукой.

— Э, да что там! — воскликнул он. — Хотеть да брать — это легко, но что дать взамен? Мы ведь не очень запасливы.

— Ну, уж шкур и янтаря, верно, у вас вдоволь: тут и до моря близко, да вы и в земле его добываете…

Виш смотрел на дверь, ожидая возвращения сыновей. И действительно, вскоре явились оба — один тащил громадный мешок, другой нёс на плече большую кипу звериных шкур, связанных голова к голове. Их разложили на полу. Немец с загоревшимися глазами принялся жадно рыться в мешке. Он доставал по одному облепленные илом и землёй комки, в которых кое-где поблёскивали светлые крапины. Казалось, в них была налита светящаяся жидкость, которая застыла и обратилась в камень. Шкуры, снятые с зверей, битых зимой, так и лоснились, а когда немец стал их пробовать на ощупь, к пальцам его не пристал ни один волосок.

Тогда только начался торг, молчаливый, без слов… Хенго отбирал то, что хотел получить, старик мотал головой и отбрасывал… Таким образом, несколько раз пересчитали шкуры и то, что лежало на столе; прикидывали на руках куски янтаря, отбавляли и прибавляли.

То Виш, то немец мотал головой. То один, то другой что-нибудь накидывал или уступал… Договаривались медленно, с долгими перерывами; когда уже казалось, что торг сорвался, Хенго делал вид, что упаковывает свой товар, а хозяева начинали складывать шкуры. Однако с этим не спешили и, наконец, ударили по рукам. Сделка была закончена. Виш, пересчитав, собрал свои покупки и тотчас принялся их раздавать, вызвав всеобщее ликование. Старика благодарили, обнимали его колена. Весь дом огласился радостными восклицаниями… Немец увязывал шкуры и завёртывал янтарь.

Пот градом катился у него со лба, он попил воды и сел на лавку.

— Вот видите, — обратился к нему хозяин, — какую уйму мы вам отдали, а много ли взяли у вас? В двух пригоршнях все уместится. Отчего же это своё вы цените так дорого, а наше так дёшево?

Хенго усмехнулся.

— Первое, — сказал он, — то, что я чуть жизни не лишился, пока к вам довёз свой товар. Опасное это дело — пробираться лесами. А то, что я вожу, и земля не родит и не людскими сделано руками, а духами, обитающими в пещерах в образе маленьких человечков… Ради этого металла им приходится врубаться в самые недра земли. Такой вот, как я, полсвета изъездит, покуда к ним попадёт и хоть что-нибудь выпросит. Не день и не два, а месяцы и годы надобно странствовать, чтоб до них добраться. Что ни час, рискуешь жизнью: то встретишь дикого зверя, то лихих людей, которые только и ждут, чтоб обобрать путника. И хоть знаешь реки, горы и овраги, а частенько сбиваешься с пути, голодаешь, ночи не спишь… и уж рад-радёшенек, если шкура твоя останется цела. Так не диво, что за это и берёшь много. Для вас идти на зверя, когда кругом леса ими кишат, — пустое дело, а янтарь море само вам выбрасывает или родит земля…

Виш молча слушал. Сыновья его и слуги отошли к очагу, вглубь горницы, и похвалялись друг перед другом подарками. Женщины шептались, скрывшись в боковушке. Одна только дочь хозяина, красавица Дива, с любопытством выглядывала из полуоткрытых дверей.

Старики беседовали не спеша, все внимательно их слушали.

— А если так тяжело это и опасно, — говорил хозяин, — зачем же вы пускаетесь в странствия? Разве нет у вас своей хаты и поля?

Хенго нахмурил брови.

— Зачем вы ходите на охоту, хоть и можете встретить дикого зверя? Человек родится для своей жизни, и изменить её не в его силах. И не так он богатства ищет, как своей судьбы, которая гонит его в странствия по свету.

Нередко целые народы вдруг уходили с востока… с насиженных мест на новые, а разве там у них мало было земли? Так и мне дух мой велит скитаться.

— А много вы поездили по свету на своём веку? — спросил Виш.

Хенго усмехнулся.

— Так много, что я уж не помню, из скольких рек пил воду, сколько гор перевалил… видел два моря… а языков слышал столько, что и не счесть… а людей разных…

— А ведь больше всего на свете, почитай, наших народов, — заметил старик. — Мы, поляне, можем сговориться и с теми, что живут на Одере и на Лабе, и с поморянами[9], и с осевшими на острове ранами[10], с сербами и хорватами[11], и с моравами[12] — вплоть до самого Дуная… и дальше. Как тут счесть… нас — как звёзд на небе.

— Гм! — буркнул Хенго. — Нас тоже немало.

— А земли хватает на всех, — докончил Виш. — У каждого дома есть всё, что ему нужно: мать-земля под ногами, солнышко над головой, вода в ручье и хлеб в руках.

Хенго молча слушал.

— Так-то оно так, — наконец, отозвался он, — но одни нападают на других — и с голоду, и от жадности, и чтоб получить невольников, у кого их мало.

— Так делают у вас, — прервал его старик, — а мы войн не хотим и не любим. Боги наши, так же как и мы, любят мир.

Немец поморщился.

— Кто вам тут что сделает? — проворчал он. — Страна у вас широкая, раздолье — войти-то легко, а выйти — трудно.

— Теперь и мы, — сказал Виш, — научились у вас обороняться и воевать, а прежде не умели. Правда, там, на западе, духи ваши куют лучшее оружие, но и наш старый камень и палица тоже не дадут себя в обиду.

— Мы давно забыли о камне, — заметил Хенго. — Старые молоты схоронили в могилах, и сейчас их уже почти не видно. Камень не нужен, когда легко достать металл, а наши пещерные человечки все больше его добывают.

— Нам тоже его много привозят — и с моря и с суши — с разных сторон, — продолжал Виш, — однако детей мы учим почитать камень, ибо пращурам нашим показали, как его обрабатывать, первые боги. И каждому мы кладём в могилу каменный молот — секиру божью, дабы ею мог он засвидетельствовать пред богами, кто он и откуда родом. Иначе его бы не узнали. И так будет во веки веков и у детей и у внуков наших.