«Русские в центральной крепости города продолжали оказывать отчаянное сопротивление. Мы захватили все внешние оборонительные сооружения, но мне приходилось пробираться ползком, ибо вражеские снайперы били без промаха. Русские отвергли все предложения о капитуляции и прекращении бесполезного сопротивления. Несколько попыток подкрасться к крепости и завладеть ею штурмом закончились неудачей. Мертвые солдаты в серо-зеленых мундирах, усеявшие пространство перед крепостью, были красноречивым тому свидетельством… Русские сражались до последней минуты и до последнего человека».

Что же это была за оборона крепости?

Обрушив на крепость всю мощь артиллерийского огня, авиационной бомбежки и отборных автоматчиков, гитлеровцы натолкнулись на непробиваемую защиту крепости советскими воинами. Это были пограничники, солдаты и командиры отдельных разрозненных частей. Защитники крепости умирали, но не сдавались.

Немцы прибегали к самым изощренным уловкам.

Выстроив перед автоматчиками стариков, женщин и детей- родственников защитников крепости,- они шли в наступление. Женщины кричали мужьям: «Стреляйте по врагу! Не жалейте нас!»

Окружив огнедышащие развалины, гитлеровцы применяли слезоточивые газы, чтобы выкурить защитников из крепости. Люди задыхались, но продолжали стрелять по врагу. Тогда в ход пошли огнеметы. Плавился кирпич каменных сводов, казематов. Он истекал стекловидными сосульками и огненными капля-ми падал на пол. Защитники крепости сгорали, по не сдавались.

В крепости кончились вода и продукты. Солдаты вырыли колодец. Появились первые признаки воды. Однако воду пить было нельзя: многие годы здесь находились конюшни, и вся почва вокруг была отравлена. Тогда под свинцовым дождем, под снайперским прицелом, почти не имея шансов выжить, смельчаки ползли к воде крепостного рва, чтобы зачерпнуть воду каской и отнести ее товарищам.

Большинство погибали под пулями немецких снайперов. Но раненые в крепости могли смочить губы водой, цена которой - жизнь товарища.

Десятки раз немецкие громкоговорители предлагали ультиматум героям, защищавшим крепость.

Майор Гаврилов вспоминает эти страшные часы:

…Партийное собрание в подземном каземате. «Нам обещают,- сказал я,- сохранить жизнь. Перед нами выбор: жизнь в фашистском плену или смерть в бою. Капитулировать - значит изменить Родине. А мы давали присягу сражаться за нее до последней капли крови. Я, майор Гаврилов, коммунист и ваш командир, остаюсь здесь. Пусть свое слово скажут коммунисты…»

Каземат, в котором проходило это необычное собрание, наполнился гулом голосов:

«Изменников и трусов среди нас нет!»

«Будем драться до конца, на то мы и коммунисты!»

«Все остаемся: и коммунисты и не коммунисты…»

Так было принято единодушное решение отвергнуть ультиматум.

Раздались десятки голосов:

«Я хочу сражаться коммунистом!.. Прошу принять в ряды партии!..»

Нам был дан лишь один час, чтоб принять решение. А мы хорошо знали немецкую точность.

Последний ультиматум гитлеровцев был единодушно отвергнут.

Вновь и вновь обрушивали фашисты на героических защитников крепости снаряды, бомбы, огонь н газы.

- Как же вы сумели продержаться более месяца в таких условиях? - спрашиваю я Петра Михайловича.

Он опускает глаза и задумывается.

- Я не помню, сколько дней пронеслось в этом сражении у меня перед глазами,-медленно говорит он,-От голода и слабости иногда я впадал в полузабытье. В сознании передо мною проходила вся прожитая жизнь. Далекая татарская деревенька Альвадино. Здесь протекало мое детство. Город Казань, где я работал на заводе. Как бы со стороны я видел первые революционные демонстрации. Я видел себя семнадцатилетним парнишкой с кумачовой повязкой на руке, шагающим в отрядах рабочей гвардии, в памяти воскресали годы гражданской войны, бои с колчаковцами, деникинцами, ликвидация белых банд на юге.

Затем я видел мою службу в Красной Армии. Школа красных командиров, командование взводом, ротой, затем батальоном. Я учусь в Академии имени Фрунзе. Мой полк принимал участие в войне с белофиннами. Я видел всю мою жизнь, отданную Отечеству, и я знал, что никогда не изменю ей.

На тридцать второй день войны, тяжело контуженный, обессилевший от ран, голода и жажды, в полном беспамятстве, был схвачен гитлеровцами последний защитник Брестской крепости. Он очнулся в гитлеровском госпитале для советских воинов. От длительного голодания и ранений он не мог даже шевельнуться. Лицо его было покрыто грязью и копотью. Заросло всклокоченной бородой. Окровавленные тряпки, обрывки белья присохли к ранам. Его вид производил ужасающее впечатление. Об этом рассказывает нам советский хирург Петров, спасавший в фашистском лагере жизнь многих защитников Брестской крепости.

Он же поведал впоследствии, что о стойкости майора Гаврилова, о боевых подвигах его, как о легенде, рассказывали друг другу немецкие офицеры.

Жизнь Петру Михайловичу удалось спасти. Его выходили. По фашисты немедленно отправили героя в глубь Германии. Он попал в отделение концлагеря Дахау. После освобождения из плена в апреле 1945 года Гаврилов продолжал службу в рядах Советской Армии.

Сегодня Петр Михайлович Гаврилов приехал в Брест из Краснодара. Он пенсионер. Награжден двумя орденами Ленина. Золотая медаль Героя Советского Союза украшает его грудь.

Человек-легенда, прошедший сквозь ад гитлеровских концлагерей, он остался коммунистом, непреклонным и преданным Отчизне, как в те тридцать два незабываемых дня Брестской обороны.

Невосполнимая ничем жажда служения Родине руководила его поступками. Пусть же не иссякает она никогда, светлая жажда подвига.

«Ох, уж мне эти «фольксвагены»! - подумал Никанор Павлов, увидев маленькую машинку, напоминавшую зеленого жука. Она бойко подъезжала к границе.

Никанор Павлов не первый раз в наряде. День предстоял тяжелый. Солнечная погода, разгар лета - самый что ни на есть туристический сезон. В такие дни через пункт проходит обычно не меньше шестисот машин. А ведь каждой машине надо дать разрешение пересечь границу. В каждом домике на колесах свои люди, своя жизнь, свои традиции, а в некоторых даже и своя тайна.

Новое здание КПП с огромными витринными стеклами, широкими лестницами, просторными залами напоминало скорее небольшой аэровокзал, чем КПП. Современная архитектура здания, отделанною изнутри деревом, нравилась приезжающим.

Веселые и оживленные пассажиры туристических машин с завистью смотрели на прекрасное здание, хвалили интерьер, хвалили внимательное отношение сотрудников. Видимо, то и другое скрашивало процедуру пересечения границ, связанную с проверкой документов, машины…

Никанор Павлов уже привык к неожиданным, чаще всего наивным вопросам, с которыми обращались к нему иностранцы. Он хорошо представлял себе этих людей, составлявших тот маленький мирок, который на его глазах торопливо выгружался из автомобиля. Не только привычка к людям, а какое-то новое чувство видения родилось у Павлова за долгое время работы на КПП.

Взять, к примеру, вот этого седого лысеющего господина, изрядно потрепанного временем. Чуть надменная постановка головы. Чистенький, облаченный в «молодежный», спортивного покроя костюмчик. Но даже и сквозь этот заведомо штатский облик человека острый глаз Никанора Павлова различал следы еще не утраченной военной выправки.

«Он не первый раз пересекает нашу границу,- думал Павлов.- Господин безусловно уже бывал в нашей стране в годы войны. Его грубые походные сапоги когда-то ступали но нашей земле. И кто знает, зачем этот подтянутый господин решил вновь приехать в страну, из которой был изгнан с позором как враг. Потрепанный орел старого вермахта»,- размышлял Никанор Павлов, рассматривая документы, небрежно предъявленные туристом.