– Не забудьте – встречаемся в Салеме, в тысяча девятьсот семидесятом! – крикнул кто-то.

Салем. Тимоти устало считал про себя. Салем, 1970. Там будет и дядя Фрай, и дедушка с бабушкой, и тысячу-раз-прабабушка в ее ветхих пеленах. И мама с папой, и Элен, и Лаура, и Сеси, и Леонард, и Бион, и Сэм, и все остальные. А он? Доживет ли он? Может ли он надеяться прожить столько?..

С последним порывом холодного ветра улетели последние гости – развевающиеся шарфы, хлопающие крылья нетопырей, сухие листья, стремительные волки; негромкий вой, и суета, и чьи-то полуночные видения, и чье-то безумие.

Мама закрыла дверь; Лаура взялась было за метлу.

– Нет, – сказала мама, – приберемся ночью. А сейчас всем нам надо поспать.

Папа спустился в погреб, за ним – Лаура, Бион и Сэм. Элен и Леонард поднялись наверх.

Тимоти побрел к себе по затянутому крепом холлу. Проходя мимо зеркала, с которым играли гости, он увидел в нем себя. Бледное лицо. Лицо тоге, кому суждено умереть. Ему было холодно, он дрожал.

– Тимоти… – позвала мама. Он остановился под лестницей. Мама подошла, дотронулась до его лица.

– Сыночек, – сказала она. – Мы любим тебя. Помни это. Мы все тебя любим. И неважно, что ты не такой, как мы; и неважно, что однажды ты уйдешь от нас. – Она поцеловала его в щеку. – А если и когда ты умрешь, твое тело будет покоиться в мире, и никто тебя не потревожит – мы присмотрим за ним. Ты будешь вечно лежать в покое, а я каждый год в канун Всех Святых буду приходить к тебе и укладывать тебя поудобнее.

Дом молчал. Далеко, над холмами, ветер уносил последних весело болтающих между собой нетопырей.

Тимоти пошел к себе, медленно поднимаясь со ступеньки на ступеньку. Он неслышно плакал.