Целый день в мертвецкой толкутся между белыми гробами женщины с Васильевского, с Выборгской. Лица у них совсем такие, как у утопленников серые.

Плачут скупо. Кто ходит на кладбище, тот знает, что у нас перестали плакать на похоронах. Люди все торопятся, растеряны, мелкие и острые мыслишки без устали буравят мозг.

Женщины более всего жалеют детей и кладут бумажные гривенники на скрещенные малые руки. Грудь одной из умерших, прижавшей к себе пятимесячного задохнувшегося ребенка, вся забросана деньгами.

Я вышел. У калитки, в тупичке, на сгнившей лавочке сидели две согнутые старухи. Слезливыми бесцветными глазами они глядели на рослого дворника, растапливавшего черный ноздреватый снег. Темные ручьи растекались по липкой земле.

Старухи шептались об обыденной своей суете. У столяра сын в красногвардейцы пошел - убили. Картошки нету на рынках и не будет. Грузин во дворе поселился, конфектами торгует, генеральскую дочь-институтку к себе сманил, водку с милицией пьет, денег ему со всех концов несут.

После этого - одна старуха рассказала бабьими и темными своими словами, - отчего двадцать пять человек в Неву упали.

- Анжинеры от заводов все отъехамши. Немец говорит - земля евонная. Народ потолкался, потом квартиры все побросали, домой едут. Куликовы, матушка, на Калугу подались. Стали плот сбивать. Три дня бились. Кто напился, а другому горько, сидит, думает. А инженеров - нету, народ темный. Плот сбили, отплыл он, все прощаться стали. Река заходила, народ с детишками, с бабами попадал. Вырядили-то хорошо, восемь тысяч на похороны дали, панихиды каково служат, гробы все глазетовые, уважение сделали рабочему народу.

МОЗАИКА

В воскресенье - день праздника и весны - товарищ Шпицберг говорил речь в залах Зимнего дворца.

Он озаглавил ее: "Всепрощающая личность Христа и блевотина анафемы христианства".

Бога товарищ Шпицберг называет - господин Бог, священника - попом, попистом и чаще всего - пузистом (от слова - пузо).

Он именует все религии - лавочка шарлатанов и эксплуататоров, поносит пап римских, епископов, архиепископов, иудейских раввинов и даже тибетского далай-ламу, "экскременты которого одураченная тибетская демократия считает целебным снадобьем".

В отдельном углу зала сидит служитель. Он брит, худ и спокоен. Вокруг него кучка людей - бабы, рабочие, довольные жизнью, бездельные солдаты. Служитель рассказывает о Керенском, о бомбах, рвавшихся под полами, о министрах, прижатых к гладким стенам гулких и сумрачных коридоров, о пухе, выпущенном из подушек Александра II-го и Марии Феодоровны.

Рассказ прервала старушка. Она спросила:

- Где, батюшка, здесь речь говорят?

- Антихрист в Николаевской зале, - равнодушно ответил служитель.

Солдат, стоявший неподалеку, рассмеялся.

- В зале - антихрист, а ты здесь растабарываешь...

- Я не боюсь, - так же равнодушно, как и в первый раз, ответил служитель, - я с ним день и ночь живу.

- Весело живешь, значит...

- Нет, - сказал служитель, подняв на солдата выцветшие глаза, невесело живу. Скучно с ним.

И старик уныло рассказал улыбающемуся народу, что его черт - куцый и пугливый, ходит в калошах и тайком портит гимназисток.

Старику не дали договорить. Его увели сослуживцы, объявив, что он после октября "маненько тронулся".

Я отошел в раздумьи. Вот здесь - старик видел царя, бунт, кровь, смерть, пух из царских подушек. И пришел к старику антихрист. И только и нашел черт дела на земле, что мечтать о гимназистках, таясь от адмиралтейского подрайона.

Скучные у нас черти.

Проповедь Шпицберга об убиении господина Бога явно не имеет успеха. Слушают вяло, хлопают жидко.

Не то происходило неделю тому назад, после такой же беседы, заключавшей в себе "слова краткие, но антирелигиозные". Четыре человека тогда отличились - церковный староста, щуплый псаломщик, отставной полковник в феске и тучный лавочник из Гостиного. Они подступили к кафедре. За ними двинулась толпа женщин и угрожающе молчавших приказчиков.

Псаломщик начал елейно:

- Надобно, друзья, помолиться.

А кончил шепотком:

- Не все дремлют, друзья. У гробницы отца Иоанна мы дали нынче клятвенное обещание. Организуйтесь, друзья, в своих приходах.

Сошедши, псаломщик добавил, от злобы призакрыв глаза и вздрагивая всем телом:

- До чего все хитро устроено, друзья.

О раввинах, о раввинах-то никто словечка не проронит...

Тогда загремел голос церковного старосты:

- Они убили дух русской армии.

Полковник в феске кричал: "не позволим", лавочник тупо и оглушающе вопил: "жулики", растрепанные, простоволосые женщины жались к тихонько усмехавшимся батюшкам, лектора прогнали с возвышения, двух рабочих красногвардейцев, израненных под Псковом, прижали к стене. Один из них кричал, потрясая кулаком:

- Мы игру-то вашу видим. В Колпине вечерню до двух часов ночи служат. Поп службу новую выдумал, митинг в церкве выдумал... Мы купола-то тряхнем...

- Не тряхнешь, проклятый, - глухим голосом ответила женщина, отступила и перекрестилась.

Во время пассии в Казанском соборе народ стоит с возжженными свечами. Дыхание людское колеблет желтое, малое горячее пламя. Высокий храм наполнен людьми от края до края. Служба идет необычайно долгая. Духовенство в сверкающих митрах проходит по церкви. За Распятием искусно расположенные электрические огни. Чудится, что Распятый простерт в густой синеве звездного неба.

Священник в проповеди говорит о святом лике, вновь склонившемся набок от невыносимой боли, об оплевании, о задушении, о поругании святыни, совершаемом темными, "не ведающими, что творят". Слова проповеди скорбны, неясны, значительны. "Припадайте к церкви, к последнему оплоту нашему, ибо он не изменит".

У дверей храма молится старушонка. Она ласково говорит мне:

- Хор-то каково поет, службы какие пошли... В прошлое воскресенье митрополит служил... Никогда благолепия такого не было... Рабочие с завода нашего, и те в церковь ходят... Устал народ, измаялся в неспокойствии, а в церкви тишина, пение, отдохнешь...

ЗАВЕДЕНЬИЦЕ

В период "социальной революции" никто не задавался намерениями более благими, чем комиссариат по призрению. Начинания его были исполнены смелости. Ему были поручены важнейшие задачи: немедленный взрыв душ, декретирование царства любви, подготовка граждан к гордой жизни и вольной коммуне. К своей цели комиссариат пошел путями неизвилистыми.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: