— Полковник, — произнес я несколько изменившимся голосом. — Вы действительно уверены, что я смогу?..

Он перебил меня несколько сухо:

— Это будет зависеть от вас. Вы видели майора Гобсона. Не старайтесь уверить меня, что вы считаете себя ниже его. Впрочем, когда вы совсем оправитесь от вашей раны, вы будете вправе просить разрешения вернуться к командованию вашими мегаристами. Но что-то мне говорит, что жизнь в Бейруте обернется для вас и хорошей стороной.

Я был так потрясен, что не сразу понял этот намек, хотя и довольно ясный. Я поднялся, откланялся. На пороге он меня окликнул.

— Я забыл о некоторых материальных подробностях, — сказал он. — Временно вам отвели помещение в ремонтном депо на Дамасской дороге. Обратитесь от моего имени к капитану Таверно, начальнику депо. Помещение не блестящее, — прибавил он с многозначительной улыбкой, — но, я думаю, вы удовлетворитесь им до того дня, когда мы будем иметь удовольствие похоронить вашу холостую жизнь.

Лиловатый сумрак вечера уже сгущался над террасой Курзала, в этот час мороженого и аперитивов переполненного публикою. Уже не различаешь более снеговую вершину Саннина… Три часа сегодня, целых три часа я провел в этом кафе. А через четыре-пять дней я устроюсь, появятся новые привычки. Все пойдет по-другому. Все это время, которое я не смогу встречаться с Мишель, я буду работать. А теперь воспользуемся кратким мигом. Насладимся этой вечерней свежестью, прелестным зрелищем женщин в роскошных туалетах, военных в мундирах. Кроме того, надо приготовиться достойно встретить противника.

— Гарсон, подайте мне ваш знаменитый «Метрополитен». Вот бы указать его рецепт Гобсону: он был бы поражен,

сразу признал бы мое превосходство…

Да он уж совсем не такой крепкий! Арак, который мы пили на Евфрате натощак после целой ночи скачки, был гораздо крепче.

Сад Курзала примыкает к саду Офицерского клуба. Я слышу, что меня оттуда кто-то окликает:

— Домэвр?

Это Рош, военный инженер.

— Иди сюда.

— Нет, ты иди…

Он подсаживается ко мне.

— Тебя целый день искал Вальтер.

— Вальтер? Я вздрогнул.

— Да, он только что приехал. И послезавтра уезжает в отпуск на «Лотосе».

Вальтер, Боже мой! Командир второй роты мегаристов в Пальмире, мой самый близкий друг, мой старый товарищ! Вальтер! Три года страданий и общих ребяческих радостей сразу встают перед моими глазами.

— Он будет в восемь часов обедать в клубе. Он просил, чтобы ты его подождал.

— Извинись за меня. Я не могу. Я приглашен на сегодняшний вечер.

Рош покачал головой.

— Он будет огорчен.

— Пусть извинит меня! Мы позавтракаем вместе завтра, наверное.

— Завтра он не может. Он завтракает у генерала де Лямота.

— Черт возьми! Ну, так завтра вечером. Встретимся здесь в семь часов. И скажи ему, что мне очень досадно.

— Я ему скажу, но он будет очень огорчен… Я надеюсь, что ты отказываешь Вальтеру не для того, чтобы обедать с этим?

Перед террасой я вижу Гобсона в автомобиле. Он машет мне своими длинными руками. Мне некогда объяснять Рошу… Да и к тому же — какое ему дело?

Автомобиль Гобсона мчит нас. С какой-то радостью, смешанной с любопытством, я смотрю на развевающийся на передке британский флажок. Странная вещь жизнь!

Гобсон правит сам. Это не мешает ему повернуться ко мне.

— Я получил рецепт «Метрополитена», — с гордостью заявляет он.

Мы едем вдоль площади Пушек. Приходит мой черед удивить его:

— Вы знаете, что я получил назначение в Бейрут?

— А, очень рад! — замечает он. — На какой род службы?

— Второй отдел, разведка.

У него вырывается жест удивления. У меня такое впечатление, что он ничего не знал.

— О, так, значит, мы с вами теперь собратья по ремеслу! Это, право, очень любопытно.

Автомобиль останавливается у дверей французского ресторана.

— Я вас привез обедать сюда, — говорит он, — потому что здесь подают в саду. Ночь чудесная, и москитов мало.

По-видимому, он не очень обеспокоен, узнав, что я являюсь его противником.

И вот мы сидим за столиком друг напротив друга. Гобсон составляет меню. Его рыжие брови сосредоточенно хмурятся, образуя складку на лбу. Горлышки бутылок выглядывают из ведерок со льдом. Я чувствую себя так же напряженно и бодро, как в утро наступления, когда на рассвете просвистит, бывало, первая пуля и верблюды поворачивают свои длинные лысые шеи в ту сторону, откуда она летит.

— Майор!

~— Зовите меня просто Гобсон.

— Хорошо. Итак, Гобсон, я задам вам первый вопрос. Вы мне ответите?

— Спрашивайте.

— Каким качеством должен, по-вашему, обладать хороший офицер службы разведки?

— Ваш вопрос очень странный, — заметил он.

Его глаза блуждают вдали по черному рейду, где мелькают красные огоньки.

— Вы можете мне ответить?

— Гм! Могу. Первое — сильно любить свою страну, — при всех обстоятельствах любить ее.

— Это само собой разумеется. А затем?

— А затем… Надо быть не совсем дураком.

— Согласен. А затем?

— А затем, затем — быть сильным, спортсменом, — вы понимаете: никогда не знаешь, что может случиться.

— Хорошо, а еще что?

— А еще… Он колебался.

— А еще что? Вы не хотите мне сказать?

Он всматривается в меня долгим пытливым взглядом.

— После, — серьезно отвечает он.

Мое свидание с Вальтером было назначено на семь часов вечера. Я провел день не безмятежно фланируя, как предполагал, а выполняя кое-какие мелкие дела. Прежде всего — формальности по выписке из госпиталя. Меня облепил целый рой врачей, служителей, сиделок. Казалось, я уезжал на Антильские острова, а не оставался в Бейруте. Предупредительность этих славных людей не помешала, однако, тому, что один из моих погребцов делся неизвестно куда, и мне пришлось потерять чуть не все утро на его розыски. Затем не оказалось свободных автомобилей. Меня заставили потерять целый час в ожидании машины, которая так и не явилась. Было уже за полдень, когда, потеряв терпение, решили предоставить мне коляску. Я вздохнул с облегчением, когда она помчала меня наконец, со всем моим багажом, по направлению к зданию депо.

В Киликии я знал капитана де Таверно. Мне даже не понадобилась рекомендация полковника Приэра, — он сам предоставил мне лучшую из комнат, какими он располагал. Я не спеша приступил к своему скромному устройству, тем более скромному, что при мне находилась лишь незначительная часть моего багажа. Остальное — несколько ковров, тканей, книги — осталось в распоряжении мегаристов, в Пальмире. Нечего было и рассчитывать получить их раньше двух недель. В ожидании я устроился как только мог лучше с философским спокойствием человека, в течение семи лет не спавшего и двух ночей подряд в постели. Постель в моей новой комнате показалась мне комфортабельной. Сетка от москитов была почти новой. Но что значат все эти мелочи для человека, сердце которого переполнено радостью, подобно моей!

Здания депо расположены приблизительно в двух километрах от города, по дороге в Дамаск, немного не доезжая виллы верховного комиссара. На трамвае, который останавливается как раз в этом месте, можно доехать в четверть часа до самого Бейрута. Я не сел на трамвай и опять позволил себе роскошь проехаться в коляске. В то утро я уже начал тратить двухмесячное жалованье, которое не трогал в течение своего пребывания в госпитале. Редко мне случалось чувствовать себя таким богачом. Тем не менее дорогой я, для очистки совести, сделал маленький подсчет. Поездка из депо в город стоила двадцать пять пиастров, то есть пять франков. Значит, если каждый раз для этой поездки нанимать экипаж, то это будет мне стоить двадцать франков в день. Двадцать франков! Семь тысяч триста франков в год — треть моего жалованья. Об этом нечего было и думать. На секунду я вспомнил о Гобсоне, у которого был собственный автомобиль. Но, клянусь, ни капли горечи не примешивалось к этому простому констатированию факта. Я с легким сердцем следовал великому принципу французских офицеров за границей, который заключается в том, чтобы жить лучше, чем живут их иноплеменные соперники, располагающие в два или три раза большими средствами.