После бессонной ночи ощущения были ирреально-яркими. Каждое случайное прикосновение отдавалось где-то глубоко в нервах. Тихая клавиатура стрекотала, как цикады в жару; клавиши, гротескно выпуклые и шершавые, прыгали навстречу движению и лупили по кончикам пальцев. Искусственный, холодный белый свет резал глаза, словно прямо в лицо дул ветер из пустыни. Обычный кофе из “Томато” расцветал на языке таким богатством вкусов, от насыщенно-шоколадного до затхло-земляного, что впору заподозрить галлюцинации.

С людьми было ещё хуже.

Каждая человеческая фигура сияла или, наоборот, представала сгустком мрака. Эти свет и тьма имели разную степень интенсивности и окраску, точно по-разному обработанные фотографии, вклеенные в один коллаж.

“Я схожу с ума, - думал Морган, механически перебирая бумаги в папке. Заголовки документов ускользали от сознания. - Я схожу с ума, но почему-то не боюсь”.

Без пятнадцати шесть он сбежал из офиса, оставив дела на Оакленда. Сперва долго ездил по тёмным улицам, в глубине души надеясь увидеть краем глаза разноцветные искры Чи. Попытался даже переехать мост и вырулить к заброшенному госпиталю, где встретил тени в последний раз, но так и не сумел: драный, злющий кот светло-палевого окраса выскочил вдруг на середину дороги и начал бросаться под колёса. Глядя на него, Морган ощутил вдруг приступ иррационального беспокойства, против всех правил развернулся по тротуару и поехал обратно к центру.

Как-то само собой получилось, что путь лежал мимо дома Кэндл.

В окнах на третьем этаже горел приглушённый свет.

“Втянул её в неприятности и бросил. Идиот”.

От укола совести Морган словно протрезвел. То, что происходило накануне, распалось на две неравные части - сначала ворох пугающей информации от Шасс-Маре и собственные идиотские действия потом.

Слишком это было похоже на попытку бегства от того, что он узнал. Разрывы и расколы, триада городов, мрак и ужас…

“Мне просто не хватает того, с кем можно поговорить обо всём. Не хватает… напарника?”

Мысль немного пугала.

Поколебавшись недолго, Морган поднялся по лестнице и замер у двери. Сквозь неё доносились гитарные переборы, и тянуло через щели слабым запахом дыма от ароматических палочек: иланг-иланг, пачули и ещё что-то сладкое, терпкое, отдалённо знакомое.

Он прислушался.

Кэндл пела - блюзово и удивительно чисто, но не старые заезженные песни, а нечто новое.

- Может, всё не так плохо, - пробормотал Морган, упираясь лбом в обшивку двери. Лихорадочная острота чувств постепенно угасала. - Может быть…

Но на кнопку звонка он так и не нажал.

А в среду Кэндл вышла на работу, как обычно - язвительная, буйная, вездесущая.

- Привет, балбес! Чего прячешься от любимой сестры, а?

Морган отвёл трубку от уха, чтоб не оглохнуть, и виновато посмотрел на Оакленда. Тот лишь понимающе махнул рукой - семья так семья.

- Привет, Сэм. Я не скрываюсь, просто на приёме был. У тебя срочное что-то?

- Разумеется, да! - фыркнула трубка. - Я хочу тебя на ужин. Вместе с коробкой пирожных.

- Целый я, а потом ещё и сладкое? А ты не лопнешь? - коварным голосом поинтересовался Морган, переждал хихиканье и продолжил: - Так ты по делам звонишь?

- Да нет, - легкомысленно отозвалась Саманта. - Просто не виделись давно. Ну, ещё хочу узнать, что ты будешь дарить маме, чтоб не получилось, как в прошлом году.

Морган не смог удержаться от улыбки: у Сэм и её мужа были почти одинаковые способы выманить человека на важный разговор. То “гпп”, то подарок на Рождество…

- Конечно, я приду, раз всё настолько серьёзно. Какие пирожные захватить?

- Трубочки с кремом… Нет, лучше что-нибудь желейное, низкокалорийное, - исправилась Сэм со вздохом. - Ждём тебя к восьми.

“Ждём, а не жду. Значит, вместе с Джином”.

- Я приеду. До встречи, сестрёнка.

- До встречи, балбес!

Положив трубку, Морган вернулся к приёмному окну. В глубине души он надеялся, что О’Коннор вернётся за своей рукописью, но в то же время понимал - нет, этого не будет. Как нарочно, перед Рождеством словно затишье наступило. Посетители заглядывали лишь изредка; один слегка подвыпивший турист с материка перепутал мэрию то ли с почтой, то ли с сувенирным магазином и долго упрашивал продать ему пачку открыток - на ломанном английском, отчего-то называя Моргана “очаровательной блондинкой”.

Когда пьянчужку наконец выпроводили, в зале стало пусто и грустно.

- Вот бы что-нибудь взорвать, - сонно пробормотала Кэндл, тасуя визитки, точно колоду карт. - Эй, прекрасная блондинка, ты сегодня никуда прогуляться не хочешь?

- Меня сестра позвала на ужин, - откликнулся Морган рассеянно и только потом сообразил, что Кэндл спрашивала о Шасс-Маре. - Слушай, ты…

- Ничего, - ухмыльнулась она беззаботно. Смазанная красная помада в уголке рта походила на свежую кровь. - Я найду, чем заняться.

Уже после приёма, покупая пирожные в кондитерской на углу, Морган набрал номер Кэндл.

“Абонент недоступен, - с укором ответил мягкий женский голос. - Или находится вне зоны действия сети”.

Морган вернулся в машину, завёл двигатель - и уткнулся лицом в руки, сложенные крестом на руле. В груди ворочалось какое-то новое, незнакомое чувство.

“Сам виноват”.

Снова начал идти снег - мягкими огромными хлопьями, похожими на клочья сахарной ваты. К кондитерской выстроилась целая очередь; давешний турист, протрезвевший на холоде, азартно торговался с индийцем-лоточником из-за простенького кожаного браслета; за погнутой вывеской, вдали от желтоватого света фонарей целовались двое - с короткими стрижками, в почти одинаковых спортивных куртках и узких джинсах.

Морган всё яснее чувствовал, что ему здесь не место.

- Хватит, - заставил он себя заговорить вслух и нажал на педаль. “Шерли” тронулась с места. - Сэм ждёт. Нельзя опаздывать.

Расселы жили далеко от центра и, похоже, наслаждались уединением. Ещё до свадьбы Саманта переехала в крохотный дом Джина на берегу реки, в квартал, отстроенный на месте выгоревшего после войны. Весной и летом, несмотря на слабый запах гнильцы от Мидтайна, здесь было сказочно красиво. Цветущий шиповник на пустырях; в низинах - тимьян и клевер, сплетённые так прочно, что нельзя распутать стебли, не разорвав; одичавшие яблони и вишни, приносящие в срок мелкие, но удивительно сладкие плоды; простенькие дома, увитые едва ли не до самых крыш девичьим виноградом и плющом… В последние двадцать лет почти все жители перебрались из здешнего захолустья в более оживлённые районы, и на прежнем месте остались лишь три-четыре семьи - такие же убеждённые мизантропы, как Расселы. Гостей тут не любили и не привечали…

Впрочем, для родственников - за исключением отца, конечно - Саманта делала исключение.

Едва Морган подъехал к воротам, как она выскочила на крыльцо, как была, в домашнем костюме из серого флиса с капюшоном в виде кошачьей головы, и приветственно замахала руками. Следом вышел и Джин, тоже расслабленный, сонный и к тому же в очках. Не слушая возражений, он отправил Моргана в дом, а сам припарковал его машину в узком загоне под навесом.

- Долго ты добирался, - проворчала Сэм, близоруко щурясь. Она была совершенно не похожа на редактора “Форест Сан”. Этакая слегка инфантильная домохозяйка - рыжая, с безупречно женственной фигурой, ворчливая и улыбчивая, но никак не леди-босс, которую боялись даже небритые циники из отдела криминальной хроники.

- Забыл, как к вам ехать, - отшутился Морган. - Вы меня сто лет в гости не приглашали.

- Мог бы и без приглашения заявиться, - фыркнула Сэм - и наконец-то обняла его. От флисовки слабо пахло горьковатыми духами. - Как там мама?

- Вся в музыке. Ты могла бы чаще звонить.

- Трубку либо Донна снимает, либо Годфри, а их я и слышать не хочу… - Саманта отклонилась, заглядывая Моргану в лицо. Глаза у неё были тёмно-карие, в бабку по материнской линии, и потому прямой взгляд всегда казался сумрачным и недовольным. В четырнадцать-пятнадцать лет, когда она ещё оставалась тощим, голенастым подростком, это органично вписывалось в образ.