«У неё, у этой красоты, больше не осталось защитницы. Красота нуждается в том, чтобы её охраняли, пусть даже и с жертвенным ножом в руках, пусть даже это и кажется кому-то излишне жестоким и страшным!»

«Да, красота нуждается в собственных воинственных жрицах! Но что это я вижу ещё? Что за лежбище не то ленивых моржей, не то грязных свиней, устроенное демонами зла на моих забетонированных и поруганных берегах?»

«Это, возможно, нечто более страшное, чем смерть античных богов – уничтожение красоты и баснословной крымской природы. Таврида – Крым стала местом так называемого летнего отдыха миллионов ленивых и развратных существ, считающих, что здесь можно безумствовать, развратничать и валяться на зловонном, пропитанном мочой и похотливым потом песке, словно бесчисленное стадо свиней, лежащее в зловонной жиже в огороженном забором загоне!»

«Какое кощунство, и как сильно напоминает отдельные загоны для ленивых свиней, бывшие некогда в загородном имении моего отца Агамемнона, ибо берега моей благословенной Тавриды действительно разделены на такие загоны!»

«Это и есть загоны для пришлых свиней, а местное гордое племя тавров превратилось теперь в племя лакеев, обслуживающее всю эту ленивую свиную орду!»

«Лежбище миллионов свиней на берегах моей баснословной Тавриды? Гордое племя тавров, ставшее теперь племенем презренных лакеев? Прекрасные пляжи, превращённые в зловонные загоны? Уничтоженные каменные хаосы, забетонированные реки, разрушенные античные храмы, вызов здравому смыслу и самим античным богам, до времени уснувшим в расселинах крымских гор, – нет, я не могу этого допустить!»

«Возможно, именно для этого ты и вернулась!»

«Для чего?»

«Для того, чтобы восстановить справедливость!»

«Даже с жертвенным ножом в слабой девичьей руке?»

«Даже с жертвенным ножом в слабой девичьей руке!»

«Да, свиньи, лежащие на моих берегах, и обслуживающее их племя лакеев не стоят того, чтобы их жалеть!»

«Безусловно, они не стоят этого!»

«Так вот для чего восстают ото сна уснувшие античные боги?»

«Да, Ифигения, да, они восстают для возмездия!»

«И оно придёт сюда, как приходит неотвратимость!»

«Как неотвратимость, и как признание того факта, что попрание высших законов не может быть вечным!»

«О радость, о боги, о великая Артемида, я вернулась, встречайте меня!»

«Я встречаю тебя, Ифигения, и надеюсь, что ты вернулась надолго!»

На северо-северо-западе Алушты находится очень странная гора, совершенно голая, с торчащими внизу резкими выступами, похожими на выпирающие из земли кости, и лишь у самого основания, около подножия, заросшая лесом. В народе ее называют то Лысый Иван, то Лысый Череп, а то и просто Лысой Горой. Существует много смутных и полуразмытых легенд, связанных с этой странной горой, среди которых присутствуют и три виселицы, стоявшие когда-то на ее вершине, и убитый на ней казак Иван, спасавшийся там от турецких янычар, преследовавших небольшой казацкий отряд, вздумавший спасать из неволи своих соотечественников, и тому подобные, ничем уже почти не подтвержденные истории. Однако наиболее удивительная история о происхождении Лысого Ивана, или Лысой Горы, хорошо, кстати, видной снизу, с трассы Симферополь-Ялта, ставшая легендой, следующая.

В незапамятные времена, когда в уединенной алуштинской долине, укрытой с трех сторон горами, а с четвертой морем, жили племена воинственных тавров, они часто грабили проплывавшие мимо чужеземные корабли, застигаемые штормом, и вынужденные слишком близко подойти к берегу. Однажды, во время особо жестокого шторма, когда волны, кажется, достигали до самых небес, и ветер пригибал книзу вершины высоких, в те времена еще не обрушенных и не выветренных гор, на берег был выброшен огромный корабль, видом своим тоже напоминающий огромную гору. Никто никогда не видел таких больших кораблей, а также находившихся на нем людей исполинского роста, которых с полным основанием можно было назвать великанами. Это были обитатели далеких и сказочных стран, оставшихся нетронутыми еще с Допотопного времени, когда земля была населена исполинами, перед которыми нынешние люди кажутся ничтожными и жалкими козявками, обыкновенными муравьями, копошащимися в траве у ног огромного исполина-медведя. К сожалению, все они, кроме одного, были мертвы и лежали частью на берегу, а частью погруженные в море, словно огромные береговые утесы, выброшенные на берег страшной и неведомой силой.

Много сокровищ, таких же огромных и поистине бесценных, было выброшено на берег с исполинского корабля, много прекрасных и невиданных в стране тавров товаров, которые они все бережно собрали и с трудом перенесли в свои жилища, обогатившись на несколько поколений вперед, Именно после этой богатой добычи, полученной ими практически даром, тавры начали строить свои прекрасные храмы, и в том числе храм богини Девы, который находился в алуштинской долине у подножия горы Кастель. Но самой чудесной, пожалуй, добычей тавров был один-единственный спасшийся после кораблекрушения великан, которого тавры заковали в цепи, как особо важного пленника, торжественно, с песнями и плясками, украсив его гирляндами из цветов, морских водорослей и ветвей деревьев, а потом доставили в свое поселение рядом с горой Фуна.

Существовал у тавров древний и жестокий обычай – убивать всех захваченных чужеземцев, вонзая им в грудь жертвенный нож на алтаре одного из своих языческих храмов. Не хотели они делать исключение и для плененного великана, справедливо опасаясь, что он, оставшись в живых, приведет в алуштинскую долину своих собратьев, которые разорят здесь все до основания и изгонят тавров с их исконных земель. Как ни просил пленник пощадить его, как ни умолял на своем диковинном, раздававшемся, словно небесный гром, языке, как ни протягивал к таврам закованные в железные цепи руки, похожие на отроги скалистых гор, они не вняли его просьбам. Великана умертвили прямо у подножия горы Фуна, ибо не было в мире алтаря, на котором можно было сделать это, и алтарем для кровавого убийства послужила сама каменистая земля этих мест. Убив пленника-великана (он был ослаблен недавним кораблекрушением, во время которого совсем лишился сил, а также голодом и жаждой, и, не будь этого, легко бы разорвал выкованные для него цепи), – умертвив великана, тавры отделили от него голову, выставив ее, как военный трофей, сбоку от горы Фуна, а остальные части тела или закопали в землю, или выбросили в море подальше от берега.

Страшен был вид чудовищной головы убитого великана, скорбно смотрела она на окружающий мир пустыми глазницами, словно моля высшие силы отомстить за себя. Чудовищное убийство это, кажется, ужаснуло окрестную природу и окрестные племена. Сама местность вокруг отрезанной головы великана стала суровой и неприступной, покрытой окрашенными в кровавый цвет скалами, выветрившимися каменными столбами и чудовищными обвалами. Рядом же с отрезанной головой, которая со временем стала сверху совершенно голой, действительно похожей на лысый череп, а снизу вросла в землю и покрылась лесом, – рядом с отрезанной головой, называемой теперь то Лысым Иваном, то Лысым Черепом, а то и просто Лысой Горой, торчат из земли странные скалы, похожие на кости исполинского великана. Это и есть его кости, которые тавры, из-за их тяжести, не смогли ни закопать, ни выбросить в море, и которые вместе с мертвой головой долгие столетия отпугивали от алуштинской долины многие другие народы, опасавшиеся иметь дело с жестокими таврами. Сама же жестокость тавров стала притчей во языцех, о ней сложены многочисленные легенды, и самая знаменитая из них – легенда об Ифигении, греческой принцессе, дочери греческого царя Агамемнона, чудесной силой (по воле богини Артемиды) перенесенной в Тавриду, и приносившей кровавые жертвы в храме богини Девы (местное название Артемиды).

Шли века, пробегали тысячелетия, отрезанная голова пленного великана превратилась со временем в странную лысую гору, вокруг которой, кажется, до сих пор витает дух проклятия, которое насылал перед смертью на головы тавров приговоренный к казни пришелец. И эти его проклятия, этот ужас самого чудовищного за всю историю Алушты убийства (а было здесь, как и во многих других местах земли, множество иных злодеяний), – эти проклятия, кажется, навсегда впитались в воздух и землю алуштинской долины. Что-то постоянно тревожит ее жителей, которые никогда не находят здесь себе места и вынуждены кидаться из одной крайности в другую, то бросая все силы летом на прием ненавистных им отдыхающих, то жестоко тоскуя долгой, дождливой, похожей то на весну, то на осень, зимой, не зная, к чему приложить свои руки. Постоянно ломит у них кости, постоянно мучает ревматизм, который они объясняют непрерывными здешними сквозняками, и который на самом деле есть не что иное, как боль и ломота белых костей великана, жестоко разрубленных и наскоро закопанных в сырую землю. И до тех пор, пока не покаются местные жители, пока не похоронят с честью огромную голову великана (а это сделать все равно, что похоронить целую гору), пока не исправят ошибку своих предков-тавров, – до тех пор не будут находить они покоя в своей благословенной долине, ибо прошлое и будущее прочно связаны друг с другом незримыми нитями, и отрезанная голова огромного великана, ставшая со временем Лысой Горой, немым укором возвышается над алуштинской долиной, напоминая о страшной трагедии.