— Через три дня ты скажешь мне о своем решении. Прощай, брат…

В шатре главного воеводы киевского войска Ратибора — воеводская рада. Здесь воеводы и тысяцкие киевской дружины, военачальники других русских княжеств и земель: черниговский воевода, брат смоленского князя, сын любечского наместника, лучшие мужи-воины из далеких новгородской, тмутараканской и червенской земель. Вопрос, который им предстоит решить, касается не только Киева, но и всей огромной Руси. Все участники рады стоят плотной молчаливой стеной, глядя на воеводу Ратибора и верховного жреца Перуна.

— Други-братья, — медленно и глухо начинает Ратибор, обводя глазами собравшихся, — мы должны решить сегодня, кто будет владеть столом великих князей киевских, кто будет управлять Русью. Слово, сказанное сейчас нами, будет законом для всех. И потому думайте, други, в ваших руках судьба Руси.

Называя находящихся в шатре «братьями», воевода Ратибор нисколько не грешит против истины. Все они, присутствующие сейчас на воеводской раде, больше чем братья. И не только тем, что десятки раз смотрели смерти в глаза и вместе рубились во множестве битв. Их объединяет общность стремлений, одинаково понимаемое чувство родины и своего служения ей, беззаветная преданность всему, что связано со словом «Русь».

Чтобы занять место в этом ряду, мало просто храбрости и отваги. Таких в русских дружинах — тысячи. Надо стать первым среди суровых и мужественных воинов, заслужить уважение даже у них, ничего не боящихся на свете. И тогда случается то, о чем мечтает каждый воин-русич.

За ним приходят темной грозовой ночью, когда Перун грозно бушует в небесах и мечет на землю свои огненные стрелы. Новичку завязывают глаза и, обнаженного по пояс, ведут на вершину высокого утеса, нависающего над Днепром. И в страшную ночь, когда все живое трепещет от грохота сталкивающихся туч и прячется от бьющих в землю Перуновых стрел, воин дает у священного костра клятву-роту на верность Руси. И в свете ярко блещущих молний каждый из братьев-другов делает надрез на пальце и сцеживает несколько капель крови в братскую чашу, чтобы затем всем омочить в ней губы. После этого на теле нового брата выжигается железом тайный знак — свидетельство его принадлежности к воинскому братству.

Тишина в шатре затягивается.

— Ваше слово, братья, — говорит Ратибор.

Верховный жрец Перуна ударяет в землю посохом, хмурит брови.

— Никогда еще на столе великих князей не было женщин, — глухо произносит он.

— Знаем это, старче, — спокойно отвечает Ратибор. — Что хочешь сказать еще?

— Стол великих князей киевских должен занимать мужчина-воин. Только он будет угоден Перуну и сможет надежно защитить Русь, — твердо произносит старый седой жрец.

— Великий киевский князь — мужчина, это княжич Святослав, сын Игоря, — говорит Ратибор. — Но пока он не вырос, покойный Игорь завещал власть его матери, княгине Ольге. И мы должны решить, признать его волю или нет. Говори первым, мудрый старче, — склоняет он голову в сторону верховного жреца.

— Княгиня Ольга — христианка, в ее душе свил гнездо чужой лукавый Христос, а не бог воинов Перун. Наши боги отвернутся от нее, а значит, и от нас. Слезы и горе ждут Русь при княгине-вероотступнице.

Усмешка раздвигает плотно сжатые губы Ратибора.

— Перун и Христос пусть делят небесную власть, а мы говорим о земной. Мы должны решить, кем будет для Руси княгиня Ольга: только матерью княжича Святослава или нашей великой княгиней. Твое слово, старче…

— Матерью. Только ей и подобает быть женщине.

— А что скажешь ты, воевода Асмус? — обращается Ратибор к высокому худощавому воину с обезображенным шрамом лицом. След от удара меча тянется через щеку и лоб, пересекая вытекший глаз, перетянутый наискось через лоб черной повязкой. Сурово лицо старого воина, холоден взгляд его единственного глаза, до самых плеч опускаются концы седых усов.

Асмус и старый жрец — самые старшие из присутствующих на вече, они были воеводами еще при князе Олеге, вместе с ним водили непобедимые дружины русичей на хазар и греков. Это Асмус во время знаменитого похода Олега на Царьград вогнал в обитые железом крепостные ворота свой меч, а верховный жрец, в то время тоже воевода, подал князю свой щит. И этот славянский щит, повешенный Олегом на рукояти Асмусова меча, стал для ромеев напоминанием и грозным предостережением о могуществе Руси. Слово старого воина значит очень много, и потому в шатре сразу воцаряется мертвая тишина. Но Асмус не спешит. Прищурив глаз, он некоторое время смотрит куда-то вдаль и лишь затем поворачивается к Ратибору.

— Воевода, я знал только князя Игоря, ты же, будучи его первым воеводой, знал и его жену, — неторопливо говорит он. — Скажи нам, что думаешь о княгине Ольге ты сам.

Ратибор задумчиво проводит рукой по усам, смотрит на Асмуса.

— Да, я лучше всех вас знаю княгиню, знаю и то, что она христианка. Но это не было секретом и для князя Игоря. И хоть раз, идя в поход, он передавал свою власть кому-либо другому, кроме Ольги? И разве она хоть раз чем-то не оправдала его надежд, принесла ущерб Руси? Она мудра, расчетлива, тверда. Только такой должна быть русская княгиня.

Среди стоящих в шатре возникает оживление. Вперед выходит воевода Ярополк, начальник киевской конницы, поднимает руку.

— Други, — говорит он, — все мы — воины и потому знали только великого князя, но не его жену. А раз так, то не нам судить о ней, наше дело — исполнить волю погибшего Игоря. Признаем на киевском столе Ольгу, а сами, будучи рядом и не спуская с нее глаз, увидим, по силам ли ей быть нашей княгиней. И если она окажется просто женщиной, каких на Руси множество, пусть будет, как и они, любящей матерью и скорбящей вдовой. Пусть не мы, а всесильное время и ее дела будут судьей.

Ярополк смолкает, сделав шаг назад, сливается с остальными воеводами.

— Кто скажет еще, братья? — спрашивает Ратибор.

Выждав некоторое время, он резким взмахом руки рубит воздух.

— Тогда, други, слушайте последнее слово нашей рады. Воля князя Игоря свята для Руси, для каждого из нас. До тех пор, пока Ольга не нарушит наших древних законов, пока будет блюсти и защищать честь и славу Руси, она будет нашей великой княгиней…

С первыми лучами солнца в шатре княгини появляется отец Григорий. Он, как всегда, спокоен, движения размеренны, неторопливы, но Ольга сразу замечает в его глазах тревожный блеск.

— Что случилось, святой отец? — спрашивает она.

— Крепись, дочь моя, твои несчастья только начинаются, — опустив глаза, тихо говорит Григорий. — Проклятые язычники, враги Христа и нашей святой веры, хотят твоей погибели.

Он ожидает увидеть в глазах княгини страх, смятение, но Ольга лишь прищуривает глаза и плотно сжимает губы.

— Что известно тебе, святой отец?

— Сегодня ночью у воеводы Ратибора была рада. И твои воеводы замыслили против тебя заговор, они не хотят признавать тебя своей княгиней. Бойся их, дочь моя.

Подняв брови, Ольга внимательно смотрит на священника.

— Заговор, святой отец? Откуда знаешь об этом?

— Мой сан позволяет мне видеть и знать то, что не дано другим, — многозначительно отвечает Григорий.

Ольга усмехается.

— О воеводской раде ты не можешь знать ничего, святой отец. На раде не могло быть ни одного твоего соглядатая, и решение воевод навсегда похоронено в их душах.

Легкий румянец заливает бледные щеки священника.

— Твои воеводы никогда не смирятся с тем, что женщина — их великая княгиня, — убежденно говорит он. — Не сегодня, так завтра, не завтра, так через год кто-то из них захочет стать великим князем сам. И тогда горе тебе, дочь моя.

Голос священника звучит страстно, убежденно, он в упор смотрит на Ольгу.

— Никто из смертных не знает своей судьбы, — тихо отвечает она. — Но я твердо знаю одно — воеводы выполнят волю моего мужа, они признают меня великой княгиней. А надолго ли, покажут время и мои дела. Я никогда не выступлю против своих воевод. Запомни — никогда. А сейчас иди.