Затворничество Крапивина, отгородившегося от мира дамбами из параллельных миров, "шахматных пространств" и "лужаек, где пляшут скворечники" можно было бы банально объяснить эскапизмом. Так знайте же — в своё время Владислав Крапивин создал под видом пионерского отряда военизированную организацию "Каравелла", где дети постигали азы мореплавания, снимали любительские фильмы, но главное — учились ненавидеть врага. Девиз был один: "Враг — это взрослый!" За исключением, понятное дело, командоров отряда. Через "Каравеллу" прошло уже не одно поколение внятных людей; говорят, что она существует до сих пор, хотя и в сильно трансформированном виде. Что ж, ни одно хорошее начинание никогда не могло продержаться долго. Но многие ли писатели могут похвастаться хотя бы таким применением своих творческих сил? Юкио Мисима? Разве что он, да только пафосный потомок самураев был изначально нацелен на красивое самоуничтожение, а Крапивин и его формация стремились жить. И ради этого желания не щадили ни себя, ни других. Дисциплина порой застила разум, каждый в любую минуту мог быть объявлен "предателем" и "пособником взрослых". Исключение из коммуны проводилось перед всем строем, под строгий рокот барабанов. Скажи, куда ушли те времена?

Лишь недавно дождалась своего читателя "закадровая" поэзия Крапивина, воскрешающая саму атмосферу его упоения боем: "О если б знали вы, какое торжество — стрелять и видеть, как срезает мой огонь их!" Но и враг не дремал. "Каравелла" жила в режиме тревоги, спокойных минут в отряде не было, как не было их и у самого Крапивина.

Публикация в центральной печати заведомо непроходной крамолы — "Трое с площади Карронад" ещё цветочки, а была ведь и ранящая сталь "Колыбельной для брата", и эталонный роман воспитания ненависти "Журавлёнок и молнии", и magnum opus — "Острова и капитаны", расстрельный приговор "школьной реформе" и одновременно поэтизация того факта, что от малолетнего бандита до борца с несправедливостью один шаг, куда уж там обывательским детям — не прошла даром. Она обернулась для Крапивина навсегда подорванным сердцем. Но он вышел из этой мясорубки победителем. Помогло и московское издательское лобби. Ибо не все советские редакторы были однородной массой бюрократов, и не все из них к тому времени забыли имя Аркадия Гайдара, вечной крапивинской иконы, его путеводного литературного маяка. И то, что будни "Каравеллы" соотносились с реальностью в тех же пропорциях, как и гайдаровская повесть — с бюрократизмом "тимуровского движения", для одних служило источником злобы, для других — взволнованным праздником.

Всё это очень замечательно, но формальным поводом нашей статьи всё же является фильм, а с ним сложнее. Картина Виктора Волкова на данный момент ещё не увидела телеэфира, судьба её туманна, но тем актуальнее привлечь к ней внимание. Волков свалился на нас не с потолка. Он — давний киносоратник Крапивина, в 1982 году довольно-таки удачно экранизировал "Колыбельную для брата". Об адекватности релиза говорит тот факт, что его четыре года мурыжили на "полке". И в том и в другом случае Крапивин выступал соавтором сценария, так что мы вправе говорить об ответственности художника за конечный продукт.

Продукт, конечно же, получился вполне чудовищным. Мини-сериал в четырех частях, снятый так, как и сотни других сериалов, разве что здесь нет ментов, бандитов и адвокатов, что тоже не является достоинством. Ибо ценность фильма определяется не наличием или отсутствием в кадре адвоката или мента, а раскадровкой и той силой художественного образа. когда ещё вот-вот — и "стоптанный асфальт взорвётся яростными травами". Этого сделать не удалось, всё губит проклятая "цифра", делающая телепродукцию неразличимой, пресной. Плюс невнятный кастинг, невыразительный звукоряд, нарочитые анахронизмы. Простить не получается, однако попробуем хоть как-то понять.

"Фильм", как гордо сообщает заставка, "снят по заказу правительства Москвы". Что ж, это многое объясняет. Одним мановением руки неведомый мне "правитель", никогда никакого Крапивина не читавший, загубил весь проект на корню. Говоря словами Холмса-Ливанова: "Испортил хар-рошую вещь!" Понятия не имею, куда эти человекообразные медведи ухитряются девать свои золотые мараведи, но ясно одно: львиной доли ассигнований кинематографисты так и не увидели. Весь остаток средств ушёл на поездку в Севастополь, что было просто необходимо — крапивинский Город является полнокровным героем книги. Прочее создавалось на скорую руку, и оттого уральский Усть-Каменск так сильно напоминает нам Луховицы. Композитором, который смог бы адекватно отразить настроение романа, мне представляется Дэнни Эльфман, на крайняк — Говард Шор. Но здесь фоновое сопровождение (иначе не выразишься) напоминает эксерзисы второкурсника из музыкальной учёхи, чей вдохновенный порыв стимулировали суммой в две тысячи рублей.

Воссоздать антураж советских лет тоже оказалось не по силам и не по деньгам. Вместо казённой школьной униформы мы видим пёстрый цветник разномастных одёжек, хулиганы-отморозки щеголяют в фирменных майках "AC/DC", и даже среди гордых севастопольских руин то и дело мелькают приметы опостылевшей "новой реальности". Сюда же можно отнести и уместное тогда, но странное для наших дней изобилие неразорвавшихся снарядов, чуть ли не со времён Первой Обороны. Фабула, вполне достоверная на закате брежневской эры, плохо работает сегодня.

По-другому окрашены стены школьных тюрем, совсем иными устремлениями одержимы дети. И если кто-то из них ещё мечтает о кораблях, то это в лучшем случае земфирины "не взлетим, так поплаваем", в худшем — те "кораблики", в которые насыпается конопляная дурь. Маленькие актёры играют средне, их персонажи могут вызывать жалость, тоску, снисходительный интерес, что угодно, кроме восхищения их принципиальностью, "неотмирностью" романтических порывов. Мурхурический Слава Семибратов ещё хоть как-то соответствует своему книжному прототипу, но телевизионный Тим, когда-то придуманный Крапивиным "сон человечества", волшебный "Тим-Тим, откройся!", не убеждает, не уничтожает и не ведёт за собой. Поймать самоубийственно-романтическую волну романа съёмочной группе не удалось. И единственным утешением служит тот факт, что в моральном отношении — а особенно в наши дни — попытка экранизации "Троих с площади Карронад" приравнивается к… экранизации.

Ясно, но грустно. Ведь те, из эпиграфа, пожилые мужики не только забыли детство, но и успели наплодить малолетних старичков, с пылу стремящихся не в мореходики, а в колледжи или сельхозучилища. Глухой брандмауэр возник на траверзе каравеллы и "Каравеллы". И оттого всё чаще в новых произведениях левиафана детской литературы звучат темы, плохо совместимые не только с механизмами власти (это было всегда), но и с жизнью: "Тишина опять со всех сторон. Пьёшь — и никакого нет эффекта. Как досадно: в пистолет "Перфекта" влазит только газовый патрон. А не то бы — поднести к виску… И бегу, бегу я по песку, волны плещут, солнца летний свет. И всего-то мне двенадцать лет…"