Мы начинаем публикацию глав из новой книги, написанной одним из самых известных "политзаключенных" современной России. О том, как молодой учёный-историк стал узником "Лефортово", с какими людьми и ситуациями ему пришлось столкнуться за тюремной решёткой, почему возбуждённое против него дело, несмотря на освобождение, очень далеко от "хэппи-энда" — обо всём этом и о многом другом вы можете узнать в нашей газете непосредственно от "первого лица" — от самого Ивана Миронова.

Если утро затянулось до обеда, то день безнадежно пропал.

11 декабря шестого года, в понедельник, полпервого дня я сидел на кухне на улице Дмитрия Ульянова, обретаясь в тяжелом настроении от позднего подъема, раздраженно посматривая на часы, светящиеся на электронном табло плиты. Черный циферблат размеренно выплевывал ядовито-красные цифры, безвозвратно съедая понедельник.

— Какие планы? — Наташка разлила источающий ароматную горечь кофе в тонкий фарфор.

— В институт надо отскочить. Передать завкафу окончательный вариант диссертации и обратно. За пару часов уложусь.

— Когда защищаться планируешь?

— По весне защититься, по осени жениться.

— Ха, — Наташка, сверкнув тонкими запястьями, распечатала пачку "Вог". — И всё это, будучи в федеральном розыске?

— Чушь. Какой розыск?! Ты же дело видела! Перед законом я чист, да и офицеров не сегодня-завтра оправдают. Вначале хотели жути поднагнать, на показания давануть…

Я подошел к окну, с одиннадцатого этажа отыскав слившуюся с асфальтом свою машину, припаркованную на стоянке, занимавшей почти всю территорию двора-колодца.

"Надо бы помыть", — мелькнула обрывочная мысль в не до конца проснувшемся сознании.

— Купи что-нибудь на ужин, — напомнила Наташа. — Кстати, как будем Новый год встречать?

Этот вопрос за два дня звучал уже раз пятый.

— Как скажешь, Наташенька, — попробовал я отмахнуться. — Кстати, я же вчера ухи наварил. Будешь?

Накануне, в воскресенье, я накупил на рынке рыбной всячины, за полночь провозившись с ушицей. Всё честь по чести: с процеживанием бульона и обязательной рюмкой водки, щедро опрокинутой в кастрюлю. Ночью сняв пробу, я оставил блюдо на завтра в предвкушении чревоугодных радостей.

— Собрался её сейчас есть? — искренне удивилась Наташа.

— Сейчас.

Наташка, недовольно фыркнув, ушла из кухни.

Уха действительно получилась настоящей. Бульон переливался перламутровой мозаикой, разряженной малахитовыми искорками укропа. А вкус! До сих пор кажется, что ничего не ел вкуснее той ухи.

Оделся, взял телефоны, бумаги, сунул в карман травмат, проверил документы на машину.

— Наташ, пока, — я щелкнул дверной задвижкой.

— Пока, — девушка дежурно мазнула помадой по моей щеке. — Не забудь про магазин. Ну и про Новый год.

Пересчитав этажи, лифт без остановок приземлился на первом. Я с усилием толкнул подъездную дверь.

В пяти метрах, наискосок от подъезда, стояла незнакомая красная "тойота". Она сразу бросалась в глаза: старая, тонированная, просевшая на колесах под тяжестью пассажиров.

— Всё! Приплыли! — пронеслось в голове.

Я сделал шаг назад. Медленно закрывавшаяся за мной на доводчиках дверь еще спасительно пищала, но в мгновение звук потух, металл лязгнул о металл. Движение началось. Из машины посыпались хмурые мужчины. Они бежали слева и справа, копошась в подмышках, отстегивая табельное.

— Стоять, сука! Руки в гору! На землю! — загудело в ушах.

В глазах запестрели вороненая сталь, жирные рожи, запаршивленные щетиной. Дальше пленочка в голове стала крутиться медленнее, обволакиваясь багровой дымкой. Голоса зазвучали то приглушенно до нежного шепота, то резко до боли в висках…

Я лежал на тротуаре, когда мне, выламывая руки, крепили наручники. Перед глазами топтались крепко замызганные ботинки. Первый удар пришёлся под ребра. Ощущение, как будто в тебе сломали карандаш. Это хрустнуло плавающее ребро. Из кармана куртки выдернули травмат, и кто-то остроносой туфлей пнул в голову, целя в челюсть, рот мгновенно наполнился кровавой кашей.

— Хорош, убьёте! — раздался визгливый окрик. — Нам его еще в прокуратуру сдавать. Поднимите.

Меня подняли.

— Полковник милиции… (свою фамилию милиционер опустил, махнув передо мной красными корками). Назовитесь.

— Да пошёл ты, — я вытер о плечо сочившуюся изо рта кровь.

— Иван Борисович, мы сейчас проследуем с вами в Генеральную прокуратуру для дачи показаний.

Меня закинули в машину, на пол, в проем между сиденьями. Две пары ног водрузились на обмякшее тело, а тяжелый каблук припечатал голову к резиновому коврику. На правом переднем, насколько я еще мог ориентироваться по голосам, восседал полковник.

— Всё в порядке! Мы его приняли! Встречайте! — радостно сообщил он кому-то по телефону.

На углу остановились, меня выволокли из "тойоты" и перекинули в жигулевскую "семерку". В "жигулях" посадили на заднее сиденье, по бокам подперев двумя мятыми, словно окурки, личностями в штатском.

— Ты, парень, не подумай — ничего личного, Чубайса сами ненавидим и замочить его — дело правое, но приказ есть приказ, людишки мы подневольные, не держи зла, — посочувствовал подпиравший меня справа мент с потухшим, немигающим взглядом. Сосед слева уже смачно жрал плов вприкуску с какой-то дрянью, пристроив пакет на моем плече.

Я судорожно засмеялся.

— Чего ты ржешь? — удивился он.

— И ухи поел, и с Новым годом порешали, — я сцедил густую кровавую жижу себе под ноги.

Голова плыла, браслеты жевали запястья, я чувствовал, что теряю сознание.

Из забытья был извлечен, когда подъехали к высотному, цвета незрелого баклажана строению, отороченному черным железным частоколом, — зданию Генеральной прокуратуры в Техническом переулке. Туда уже прибыли все участники героического захвата.

— Слышь, Иван, ты в какой квартире жил? Адрес свой нам подскажи, — как бы между прочим попросил полковник.

Его милицейская непосредственность заставила меня улыбнуться.

— Перетопчетесь, — зло бросил я.

— Мы же тебя по-хорошему спрашиваем, — оскалился полковник.

— Я тебе и по-плохому не скажу.

— Мы же всё равно найдем. Весь подъезд на уши поставим. Тебе оно надо? — не унимался правоохранитель.

— Ищите! Работа у вас такая — искать.

— Зря ты так, — в голосе милиционера прозвучали обидчивые нотки. — Мы к тебе по-человечески подошли. Тебя вообще СОБРом хотели брать.

Небольшой узкий кабинет следователя был заставлен четырьмя столами с компьютерами, завален толстыми подшивками уголовных дел и прочим хламом. В кабинете суетился молодой человек посыльного вида со взглядом кролика и хомячьими щечками, надутыми значимостью учреждения, где ему приходилось шустрить. Я принял его за курьера, но тут "курьер" начал по-хозяйски рассаживать моих захватчиков, обходительно приобнимая их за плечи, и я окончательно запутался. Ещё одной обитательницей кабинета оказалась бледная как моль женщина, настолько блеклая, что запомнилась лишь бельмообразная тень, снующая по комнате. Наконец, появился подлинный хозяин кабинета, чьё имя красовалось на входной двери: "следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Краснов Игорь Викторович".

В глаза бросились бабья манерность и витринный лоск. Он походил не на следователя, скорее на дорогого адвоката или на финдиректора какой-нибудь добычи. Идеально подогнанный по фигуре костюм тянул явно не на одно месячное жалованье сотрудника Генпрокуратуры. Из пиджачных рукавов то и дело выныривали золотые запонки на белоснежных манжетах сорочки. На правой руке советника юстиции небрежно болтались золотые часы, нескромно отливая сапфировыми бликами.