Лаура заинтересовалась, но не одобрила.

– Не думаю, что автор хотел бы, чтобы его книги читали таким образом.

– Конечно нет.

– Я думаю, надо читать так, как хотел бы автор.

– А, но ты не учитываешь интересы другой стороны, как сказали бы адвокаты. Существует также читатель, и у читателя есть свои права. Автор пишет книгу так, как пожелает. Распоряжается полностью. Расставляет запятые, издевается над здравым смыслом – все, что хочет. Но читатель читает книгу так, как хочет сам, и автор ничего не может с ним поделать.

– У вас это выглядит как сражение, – сказала Лаура.

– Я люблю сражения, – сказал Болдок. – Правда состоит в том, что всех нас обуял рабский страх перед Временем. Хронологическая последовательность не имеет значения! Если у тебя есть Вечность, ты можешь перескакивать во Времени как угодно. Но никто не считается с Вечностью.

Лаура отвлеклась. Она не считалась с Вечностью. Она считалась с Ширли.

И, наблюдая за ее преданным, любящим взглядом, Болдок снова ощутил в себе неясное тревожное предчувствие.

 Ширли быстрым шагом шла по дорожке, держа под мышкой ракетку и туфли. Она слегка запыхалась, но губы ее чему-то улыбались.

Надо спешить, она опаздывает к ужину. Вообще-то последний сет можно было и не играть. Все равно ничего хорошего не вышло. Пэм такой чайник. Пэм и Гордон совсем не могли соперничать с Ширли и – как его?.. – Генри. Генри – а дальше как?..

Размышляя о Генри, Ширли замедлила шаги.

В ее жизни Генри был чем-то новеньким. Совсем не похож на местных молодых людей. Она мысленно их перебрала. Робин, сын викария. Милый, очень преданный, как-то старомодно, по-рыцарски. Собирается учиться дальше в Институте востоковедения и вообще несколько высоколобый. Затем Питер – ужас какой молодой и неоперившийся. Ну и Эдвард Вестбери – заметно старше других, работает в банке и чересчур увлечен политикой. Все трое здешние, из Белбери. А Генри прибыл издалека, представился как чей-то племянник, и с ним пришло чувство свободы и раскованности.

Особенно нравилось Ширли последнее слово – оно означало качество, которое ее восхищало.

В Белбери раскованности нет, все тесно связаны между собой.

А еще в Белбери слишком много семейной солидарности. У всех в Белбери есть корни. Все здесь – чьи-нибудь.

Последние слова несколько смущали Ширли, но она подумала, что они хорошо выражают ее мысль.

А Генри определенно не принадлежит никому. Самое большее, чем он может быть, – это чьим-то племянником, да и то его тетка, может быть, не родная, а так, свойственница.

«Нелепо, конечно, – рассуждала Ширли. – Само собой, у Генри должны быть отец и мать, как у всех, и где-то у него есть дом». Но она решила, что родители его умерли молодыми в неизвестной части света. А может быть, его мать постоянно живет на Ривьере и сменила множество мужей.

«Забавно, – опять сказала себе Ширли. – Про Генри не знаешь самого основного. Не знаешь даже его фамилии или хотя бы кто его сегодня привел».

Но она чувствовала, что это характерно для Генри: про него ей ничего не должно быть известно. Так он и должен был появиться – загадочный, непонятного происхождения, – а потом скрыться, и никто так никогда и не узнает, как же его фамилия или хотя бы чей он племянник. Просто красивый молодой человек с завлекательной улыбкой, который замечательно играет в теннис.

Ширли понравилась его бесцеремонность; когда Мери Крофтон задала вопрос: «Как же мы будем играть?» – Генри тут же ответил:

– Я буду играть с Ширли против вас.

Она была уверена, что Генри всегда поступает так, как хочет.

Она его спросила: «Вы к нам надолго?» – и он туманно ответил: «О, я пока не задумывался».

Он не предложил встретиться еще раз.

Ширли нахмурилась. Она бы хотела, чтобы предложил.

Она взглянула на часы и прибавила шагу. Она здорово опаздывает. Не то чтобы Лаура рассердится. Лаура никогда не сердится. Лаура – ангел…

Показался дом. Построенный в раннегеоргианском стиле, он был красивым, но казался несколько кособоким – как она понимала, по той причине, что некогда пожар уничтожил одно крыло, и его так и не восстановили.

Невольно Ширли замедлила шаги. Почему-то сегодня ей не хотелось домой. Не захотелось снова оказаться в четырех приветливых стенах, где свет вечернего солнца падает на поблекшую ситцевую обивку. Там так тихо и мирно; там будет Лаура – с приветливым лицом, с внимательным, оберегающим взглядом, и Этель, громыхающая тарелками. Теплота, любовь, защита, дом… Это и есть самое ценное в жизни? И все это принадлежит ей, без всяких усилий или желания с ее стороны, и все это давит…

«Однако как странно я все это представила, – подумала Ширли. – Давит? – На меня? Что, Господи прости, я имела в виду?»

Но она так чувствовала. Давление – постоянное, неослабное давление. Как рюкзак, который она однажды тащила на пешей прогулке. Сначала его не замечаешь, но постепенно он дает о себе знать, прижимает, врезается в плечи, наваливается на тебя. Бремя…

– Ну о чем я только думаю! – воскликнула Ширли и побежала к раскрытым дверям дома.

В холле было полутемно. Со второго этажа Лаура крикнула в колодец лестничной клетки своим мягким глуховатым голосом:

– Это ты, Ширли?

– Да. Боюсь, я сильно опоздала, Лаура.

– Пустяки. На ужин всего лишь макароны в сухарях, Этель держит их в духовке.

Из-за поворота лестницы вышла Лаура – хрупкое, изящное создание с почти бесцветным лицом и темно-карими, как-то странно посаженными глазами, отчего их взгляд казался почему-то трагическим.

Она спустилась и с улыбкой посмотрела на Ширли.

– Повеселилась?

– Да.

– Хорошо играли?

– Неплохо.

– Кто-нибудь новенький на теннисе был? Или все из Белбери?

– В основном из Белбери.

Странно – когда тебя расспрашивают, то не хочется отвечать! Хотя вопросы вполне безобидные. Естественно, Лауре хочется знать, как она развлекалась.

Если люди тебя любят, им всегда хочется знать…

А Генри тоже расспрашивают? Она безуспешно пыталась представить себе Генри дома. Смешно, но она вообще не видит эту сцену: Генри – и вдруг дома! Хотя есть же у него где-то дом!

Смутная картина поплыла перед глазами. Генри заходит в комнату, а там его мать, платиновая блондинка, она только что вернулась с юга Франции и подкрашивает губы помадой немыслимого цвета. «Хэлло, мама, ты приехала?» «Да. В теннис играл?» – «Да». Ни интереса, ни любопытства.

Лаура с любопытством спросила:

– Ты о чем-то говоришь сама с собой, Ширли? У тебя шевелятся губы и поднимаются брови.

Ширли засмеялась:

– О, воображаю один разговор.

Лаура вскинула тонкие брови.

– Похоже, приятный?

– О, очень забавный.

Верная Этель высунула голову из столовой:

– Ужин подан.

Ширли воскликнула:

– Мне надо ополоснуться, – и взбежала по лестнице.

После ужина они сидели в гостиной, и Лаура сказала:

– Я сегодня получила проспекты Секретарского Колледжа Святой Катерины. Я слышала, что он лучший в своем роде. Что ты об этом думаешь, Ширли?

Ширли скорчила гримасу.

– Учиться печатать, стенографировать, а потом идти работать?

– Почему бы нет?

Ширли вздохнула, потом засмеялась.

– Потому что я страшно ленива. Лучше я останусь дома и ничего не буду делать. Лаура дорогая, я столько лет училась в школе! Имею я право на передышку?

– Я хочу, чтобы ты сама захотела чему-нибудь научиться или хоть чем-то заинтересовалась. – На миг лоб Лауры прорезали морщины.

– Ну, а я – пережиток прошлого. Я хочу сидеть дома и мечтать, чтобы у меня был красивый высокий муж и куча возможностей обеспечить растущую семью.

Лаура не реагировала.