Батаки опять громко застучал клювом в окно, но мальчик сидел молча, глядя в одну точку.

— Погоди немного, скоро ты услышишь обо мне! — тихим голосом сказал он наконец студенту, прошел медленным шагом по всему письменному столу и вышел через окно на крышу. Уже всходило солнце, и Упсалу залил нежный розовый свет зари. Все башни и башенки празднично засверкали, заискрились, и мальчик не мог не сказать еще раз самому себе: этот город — поистине город радости.

— Что ты наделал? — накинулся на Нильса ворон. — Теперь ты навсегда утратил надежду стать человеком.

— Неохота мне меняться местами со студентом, — засмеялся мальчик. — Меня ждали бы одни только беды из-за этих листков бумаги, которые унес ветер.

— Нашел из-за чего печалиться, — усмехнулся Батаки. — Да я могу хоть сейчас принести их обратно.

— Что можешь, то можешь, это верно, — согласился мальчик, — только принесешь ли? Хотелось бы сперва их увидеть.

Батаки не произнес ни слова. Взмахнув крыльями, он улетел и вскоре вернулся назад с несколькими листками бумаги в клюве. Целый час он летал взад-вперед, прилежный как ласточка, таскающая глину для своего гнезда, и приносил мальчику один листок за другим.

— Погляди, здесь, кажется, почти все, — запыхавшись, каркнул он наконец и снова пристроился у окна.

— Спасибо тебе! — поблагодарил мальчик. — Теперь пойду, потолкую со студентом.

Вдруг Батаки, бросив взгляд в комнату, увидел, что студент разглаживает листы рукописи и складывает их по порядку.

— Такого дурака, как ты, я еще не встречал! — налетел Батаки на мальчика. — Ты успел отдать рукопись студенту?! Тогда нечего больше ходить к нему. Теперь уж он не скажет, что хочет очутиться на твоем месте.

А мальчик с улыбкой смотрел на студента, который, вне себя от радости, в одной рубашке начал вдруг плясать в своей каморке.

Тут мальчик повернулся к ворону и сказал:

— Я все понял, Батаки. Ты ведь хотел испытать меня, не правда ли? Ты, наверно, думаешь, что, если я только смогу стать снова человеком, я брошу Мортена-гусака и ему самому придется заботиться о себе во время этого тяжелого путешествия. Но когда студент рассказал свою историю, я понял, как ужасно изменить товарищу. И этого я никогда не сделаю.

Батаки почесал лапкой затылок. Он был сконфужен. Не найдя что ответить, он молча подставил мальчику спину, и они полетели назад, к диким гусям.

Казалось, никого на свете не было милее и добрее маленькой серой гусыни Дунфин-Пушинки. Все дикие гуси очень ее любили, а белый гусак готов был ради нее пойти на смерть. Когда Пушинка о чем-нибудь просила, даже Акка не могла сказать «нет».

Лишь только гуси очутились в окрестностях озера Меларен, Пушинка сразу начала узнавать родные места. Вот впереди заблестело море, усеянное островами-шхерами, а там, на небольшом скалистом островке, жили ее родители и сестры. Она попросила диких гусей завернуть к ее дому, прежде чем они продолжат путь на север. Пусть родичи узнают, что она жива. То-то будет радости!

Акка откровенно сказала, что, по ее мнению, родители и сестры Пушинки не отличаются великой любовью, раз бросили ее одну на острове Эланд. Но Пушинка не пожелала признавать справедливость ее слов.

— А что еще им было делать? — спросила она. — Ведь летать я не могла, и они это видели. Не оставаться же им ради меня на острове Эланд!

Чтобы завлечь диких гусей на свой родной островок, Пушинка стала красочно описывать им свой дом в шхеpax. Это — скалистый островок, и если глядеть на него издали, можно подумать, что ничего, кроме камней, там нет. Но когда подлетишь ближе, увидишь великолепные гусиные пастбища в ущельях и расселинах. А до чего хорошо высиживать там птенцов среди горных скал! Или меж ивовых кустов! Лучших мест для этого не сыскать! Но самое лучшее на островке — старый рыболов, который там живет. Пушинка слыхала, будто он в молодые годы слыл искуснейшим стрелком и вечно пропадал на взморье, охотясь на птиц. Но теперь, на старости лет, с тех пор, как жена его умерла, а дети разбрелись по свету и он остался один в своем гнезде, рыболов стал заботиться о птицах, обитающих на его шхере. Он не делает по ним ни одного выстрела и другим не позволяет стрелять в птиц! Всегда обходит дозором птичьи гнезда, а когда утки и гусыни сидят на яйцах, приносит им корм. И никто его не боится. Пушинка сама не раз бывала в хижине рыболова и лакомилась крошками хлеба. Оттого, что рыболов так добр к птицам, их слетается на шхеру великое множество. До чего же там бывает тесно! И если прилетишь поздней весной, может случиться, что все места, где высиживают птенцов, уже заняты! Потому-то родители Пушинки и ее сестры вынуждены были улететь от нее.

Полет на островок занял бы всего один-единственный день, но дикие гуси понимали, что они опаздывают и что лучше бы им лететь прямо на север. Однако Пушинка так долго их упрашивала, что гуси наконец уступили.

Наутро, хорошенько подкрепившись, они поднялись в воздух и полетели на восток через озеро Меларен. Мальчик точно не знал, куда они держат путь, но заметил, что чем дальше они углубляются на восток, тем оживленнее становится на озере и тем гуще заселены берега.

Нагруженные паромы, баржи и шхуны, плоскодонки и рыбачьи лодки направлялись на восток, и туда же, порой обгоняя их, плыли один за другим красивые белые пароходы. Вдоль берегов тянулись проселочные дороги и железнодорожные пути, по ним тоже все двигалось в одну и ту же сторону. Где-то на востоке было, видимо, какое-то место, куда все непременно хотели попасть нынче же утром.

На одном из островов Нильс увидел большой белый замок, а на берегах стали попадаться красивые дома и виллы. Чем дальше на восток, тем чаще и чаще они встречались, а потом уже стояли впритык друг к другу. Вскоре весь берег оказался застроен самыми разными домами. В одном месте высился настоящий замок, в другом скособочилась убогая лачуга. Тут поднималась длинная, приземистая господская усадьба, там — вилла со множеством башенок. Некоторые дома были окружены садами, но большинство из них расположилось в лиственном лесу, окаймлявшем берег, и там не надо было сажать деревья. Но как ни разнились между собой дома, одно было у них общее — от обычных серых и однообразных зданий они отличались нарядной яркой окраской: зеленой, голубой, белой, красной — и казались сверху игрушечными. Мальчик просто залюбовался этими веселыми прибрежными домиками и виллами.

Вдруг Пушинка закричала:

— Теперь я узнаю, где мы! Вон город, который плавает на воде!

Мальчик посмотрел вперед, но сперва ничего не увидел, кроме светлой и прозрачной дымки тумана, клубившегося над водой. Но потом он стал различать высокие башенные шпили и дома со множеством окон. Они то выступали из тумана, то снова скрывались по мере того, как прозрачная дымка двигалась то туда, то сюда. Но ни единой полоски суши он разглядеть не мог. Все строения, казалось, покоились на воде.

Чем ближе к городу на воде, тем реже и реже встречались им разноцветные, похожие на игрушечные домики. Их сменили мрачные фабричные здания. За высокими заборами тянулись большие склады угля и досок, а у черных, грязных причалов стояли неуклюжие грузовые пароходы. Но простиравшаяся и над ними мерцающая прозрачная дымка удивительно преобразила окрестность, и все казалось величественным, могучим и почти красивым.

Дикие гуси пролетели над фабриками, грузовыми пароходами и уже приближались к окутанным дымкой тумана башенным шпилям. Над головами диких гусей тоже парила легкая, прозрачная, местами розовая, местами светло-голубая дымка. Но внизу туман внезапно сгустился и плотным дымчатым покровом затянул воды и сушу. Он скрыл фундаменты и нижние этажи домов, но верхние вместе с крышей, башнями и фронтонами были хорошо видны. Мальчик мог бы догадаться, что эти дома стоят на холмах и пригорках, но туман скрывал землю, и ему представилось, что они необыкновенно высоки, будто Вавилонская башня. Выплывавшие из молочно-белого тумана, они казались мрачными и черными — ведь солнце еще не показалось на востоке и не могло осветить их.