Сразу за этим сердце, как никогда прежде, забилось у него в груди. Он тут же перестал мерзнуть и чувствовать себя расстроенным, опечаленным и злым, а все стало прекрасно. Единственное, что его волновало, это то, что он никак не мог понять, отчего все так колотится и бьется в груди, как после танцев, бега или подъема на крутую гору.

— Милая, — сказал он повитухе, — приложите-ка сюда руку! Мне кажется, что сердце бьется очень странно.

— Да, настоящее сердцебиение, — сказала повивальная бабка. — Может, у вас это иногда бывает?

— Нет, прежде у меня никогда этого не было, — заверил он. — Чтобы так — никогда.

— Вы плохо себя чувствуете? У вас что-нибудь болит?

Нет, ничего у него не болело.

Тогда повитухе стало совершенно не понятно, что это с ним.

— Заберу-ка я, на всякий случай, у вас ребенка, — сказала она.

Но тут Ян почувствовал, что ребенка ему отдавать не хочется.

— Нет, дозвольте уж мне оставить девочку! — сказал он.

И тут женщины, должно быть, прочитали у него в глазах или услышали в его голосе что-то такое, что их обрадовало, потому что повитуха улыбнулась, а остальные просто рассмеялись.

— Может, Ян прежде никого так не любил и сердцебиение сделалось именно от этого? — предположила повитуха.

— Не-ет, — сказал Ян.

Но в тот же миг он понял, что привело его сердце в движение. И мало того, он начал догадываться, в чем всю жизнь была его беда. Ибо тот, кто не чувствует своего сердца ни в горе, ни в радости, уж точно не может считаться настоящим человеком.

На следующий день Ян из Скрулюкки прождал несколько часов, стоя в дверях избы с девочкой на руках.

Ожидание и на этот раз было долгим, но теперь все было совсем не так, как вчера. Теперь он был в такой хорошей компании, что не ощущал ни усталости, ни скуки.

Он даже не смог бы описать, как это приятно — прижимать к себе маленькое теплое тельце. До этих самых пор он даже самому себе казался достаточно противным и грубым, зато теперь весь состоял из одного только сладостного блаженства. Он никогда и не знал, что можно быть до такой степени счастливым оттого, что по-настоящему любишь кого-нибудь.

Надо понимать, стал он тут, в дверях, вовсе не без дела. Пока он стоял, ему нужно было постараться сделать нечто важное.

Всю первую половину дня они с Катриной пытались выбрать имя для ребенка. Они потратили на это очень много времени, но так и не смогли ни на что решиться.

— Я не вижу никакого другого выхода: тебе нужно взять малышку и встать с ней на пороге, — сказала наконец Катрина. — Ты спросишь первую проходящую мимо женщину, как ее зовут. И то имя, которое она назовет, придется дать девочке, будь оно грубое или прекрасное.

Но изба их находилась немного в стороне. Не так-то уж часто кто-нибудь проходил мимо. Ян простоял уже очень долго, а никто так и не шел. День к тому же был пасмурным, дождя, правда, не было, не дуло, и было не холодно, а скорее немного душно.

Если бы Ян стоял не с маленькой девочкой на руках, то он бы уже совсем пал духом.

«Дорогой мой Ян Андерссон, — сказал бы он сам себе, — ты что, забыл, что живешь возле озера Дувшён в Аскедаларна, где всего-то одна настоящая усадьба, а остальное — только маленькие избы бедняков да рыбацкие лачуги? У кого же здесь может быть настолько красивое имя, что тебе захочется дать его твоей девочке?»

Но когда дело касалось дочки, Ян не сомневался, что все будет хорошо. Он стоял и смотрел в сторону озера Дувшён, не желая видеть того, как далеко от всех селений лежало оно в своей котловине. Могло же ведь статься, что кто-нибудь из господ с изысканным именем приплывет на лодке от Дувнесского завода, что стоит у южной оконечности озера. Он был почти уверен, что только ради девочки именно так это и произойдет.

Ребенок все время спал, поэтому он мог стоять тут и ждать сколько угодно. Хуже обстояло дело с Катриной. Она волновалась и раз за разом спрашивала, не идет ли кто. Потому что ему, пожалуй, уже не следовало дольше стоять с девочкой на улице.

Ян поднял глаза к горе Стурснипа, которая возвышалась прямо над маленькими пастбищами и клочками вспаханной земли в Аскедаларна и охраняла их, как крепостная башня, преграждая путь посторонним. Может же случиться, что какие-нибудь знатные дамы, поднявшиеся на гору, чтобы полюбоваться прекрасным видом, заблудятся, спускаясь вниз, и случайно забредут в Скрулюкку.

Он успокаивал Катрину, как только мог. И с ним, и с ребенком все будет в порядке. Коль скоро он уже простоял тут так долго, ему хотелось подождать еще немного.

Не было видно ни души, но он был уверен, что если потерпит, то что-нибудь ему да поможет. Иначе и быть не могло. Его бы даже не удивило, если бы королева прибыла сюда в своей золотой карете через горы и заросли, чтобы дать свое имя этой маленькой девочке.

Прошло еще некоторое время, и он уже чувствовал, что приближается вечер и ему скоро нельзя будет больше тут стоять.

Катрина, которой видны были часы в избе, вновь принялась упрашивать его войти в дом.

— Потерпи еще минутку! — сказал он. — Мне кажется, что-то поблескивает там, на западе.

Весь день было пасмурно, но именно в это мгновение солнце вдруг вырвалось из облаков и направило несколько лучей на ребенка.

— Меня не удивляет, что ты хочешь немного посмотреть на девочку, прежде чем зайти, — сказал Ян солнцу. — Она стоит того, чтоб на нее взглянуть.

Солнце пробивалось все сильнее, бросая красный отсвет на ребенка и избу.

— Может быть, тебе даже хочется стать ей крестной матерью? — сказал Ян из Скрулюкки.

Солнце ничего на это не ответило. Оно еще раз выглянуло, такое большое и красное, а затем накрылось облачным покрывалом и исчезло.

Тут вновь послышался голос Катрины.

— Кто-то приходил? Мне показалось, что ты с кем-то разговаривал. Теперь тебе все же пора идти в дом.

— Да, теперь я иду, — сказал он и тут же вошел в избу. — Тут проходила очень знатная госпожа. Но она так спешила, что я едва успел поздороваться с ней, как она снова скрылась.

— О, Боже! Какая досада, мы ведь так долго ждали. Ты, верно, и не успел спросить, как ее зовут?

— Нет, успел. Ее зовут Клара Фина Гуллеборг, уж это-то я вызнал.

— Клара Фина Гуллеборг! Это, пожалуй, чересчур шикарное имя,[2] — сказала Катрина, но никаких других возражений не высказала.

А Ян из Скрулюкки просто дивился самому себе, что ему могла прийти в голову такая чудесная мысль, как взять солнце в крестные. Да, он стал совсем другим человеком в тот миг, когда ему дали в руки эту маленькую девочку.

Когда маленькую девочку из Скрулюкки нужно было везти к пастору, чтобы крестить, Ян, отец ее, повел себя настолько глупо, что чуть не заработал нагоняй от Катрины и крестных.

Везти ребенка на крестины должна была жена Эрика из Фаллы. Она ехала к пасторской усадьбе с малышкой на руках, а сам Эрик из Фаллы шел рядом с повозкой и держал вожжи. Первый отрезок пути до самого Дувнесского завода был настолько плох, что его и дорогой назвать было нельзя, а Эрик из Фаллы хотел быть осторожным, раз ему выпало везти некрещеного ребенка.

Ян из Скрулюкки стоял и смотрел, как они отъезжали. Он сам вынес ребенка из избы, и никто лучше его не знал, какие прекрасные люди взяли теперь на себя заботу о нем. Он знал, что как возница Эрик из Фаллы так же надежен, как и во всем остальном, а о хозяйке Фаллы он знал, что она родила и вырастила семерых детей, поэтому ему вовсе не следовало беспокоиться.

Но когда они уже уехали и Ян снова взялся за рытье канав на полях Эрика из Фаллы, его охватил ужасный страх. А что, если лошадь Эрика из Фаллы понесет, или пастор уронит ребенка, когда будет брать его у крестной, или вдруг хозяйка Фаллы закутает девочку во столько шалей, что та задохнется, пока они везут ее в пасторскую усадьбу!