Напрасно мама утешала Мишу:

— Как тебе не стыдно! Надо радоваться, что нам удалось повидаться с папой, а ты: «Ах, на два дня, не хочу на два дня!» Нехорошо это, вот что я тебе скажу.

Миша ковыряет штукатурку в стене. Конечно, он понимает, что папа не может ради него остаться дома. Особенно сейчас, когда война. И всё-таки он никак не может примириться с тем, что послезавтра папы не будет.

Послезавтра уже не будет лежать па подоконнике вон та толстая кожаная сумка с окованным ремешком, который вдевается в медное ушко. На спинке стула пе будет висеть гимнастёрка с орденами и погонами. В комнате не будет пахнуть вкусным трубочным табаком.

И, главное, не будет самого папы!..

Миша плохо спал, проснулся чуть свет и стал следить за папой, за каждым его шагом.

Вот папа встал, вот папа умылся, вот папа позавтракал, вот папа надел гимнастёрку, подпоясался широким ремнём с гремящей пряжкой и подошёл к зеркалу.

Миша вскочил:

— Папа, ты куда?

— Что ты вскинулся, Мишук? Я ведь ещё не уезжаю.

— Нет, папа, но ты куда?

— В Наркомздрав, в Аптекоуправление… Ещё кой-куда…

— А можно, я пойду с тобой?

— Что ты, Мишук! Устанешь! Ходьбы хватит на целый день.

— Нет, ничего, папа. Можно?

Папа посмотрел в зеркало на маму. Мама сказала:

— Ладно уж, возьми его, если он тебе не помешает.

Папа сказал:

— Мне Миша никогда не мешает!

Тут Миша вскочил, в два счёта умылся, поел, взял тюбетейку:

— Пошли!

Целый день Миша и папа ходили по разным папиным учреждениям. Иногда они садились на трамвай, иногда спускались в метро, но большей частью шли просто пешком. Папе хотелось полюбоваться на Москву. Ведь он три года не видел её.

А Москва верно была хороша!

Стояло лето, начало августа. Небо было чистое, синее. Вдоль Красной площади победно возвышалась кремлёвская стена. На Спасской башне ярко блестели золотые стрелки и золотой ободок часов. Неподвижно стояли часовые у входа в Мавзолей. Медленно струилась Москва-река мимо гранитной набережной. Огромные, просторные мосты отражались в её спокойной воде.

Папа всё приговаривал:

— Погляди только, какая наша Москва красавица!

Миша оглядывался. Где же — красавица? Москва как Москва. Кремль, дома, машины, люди — всё, как всегда.

Конечно, Миша привык к Москве. Он здесь родился, прожил десять с половиной лет и других городов не видал.

Иное дело — папа. Много городов повидал папа за последние три года, двигаясь вместе с фронтом, и все они были разбиты, разграблены, сожжены фашистами. И не мудрено, что папе сейчас особенно мила была наша большая приветливая столица.

Когда папа заходил куда-нибудь, Миша терпеливо ждал у входа. Потом он брал папу за руку, и они снова принимались шагать по широким, людным улицам.

О чём только не переговорили они во время этой прогулки! О жизни, о том, кем быть, о войне…

— Папа, а я знаю, почему война, — говорил Миша, стараясь шагать в ногу с папой.

— Да? Интересно, почему же?

— Видишь, папа, нам Лина всё объяснила. Это наша вожатая. Понимаешь, столкнулись две силы. Одна сила злая, чёрная, она хочет всё раздавить, всё уничтожить…

— Понятно, — сказал папа, — это фашисты.

— Ну да! — подхватил Миша. — Но это, папа, ничего, потому что есть другая сила, добрая. Она хочет, чтобы всем народам жилось хорошо, свободно. Это мы — СССР. Правильно, папа?

Папа положил руку на Мишино плечо и привлёк его к себе:

— Я вижу, Лина у вас толковая.

— Ты ещё не знаешь, какая она развитая! — Миша поднял голову: — А наша сила берёт верх, правда, папа? А здорово, что мы добрая сила!

Он задумался. Некоторое время они шли молча. Потом Миша сказал:

— А я буду путешественником. Вот открою какую-нибудь землю и буду показывать туземцам картинки.

— Какие картинки? — удивился папа.

— Простые. Я маму попрошу — она сделает. Они ведь не могут по-русски, а я по-ихнему не могу. Вот я и придумал — картинками. Покажу им Кремль, и они поймут, что я из Москвы…

— Это ты хорошо придумал, — сказал папа. — Ага. Я давно это придумал. Папа, а ты читал про Миклухо-Маклая? Он был знаешь какой добрый! Он не стрелял в туземцев, а лечил их, заботился. А когда он уезжал, они знаешь как плакали: «Рус, оставайся! Рус, оставайся!» Папа, а когда же я совершу путешествие? А то я только в лагере был, а больше нигде.

— Погоди, Мишук, — сказал папа. — Вот война кончится, пожалуйста, путешествуй, я не против.

— А скоро она кончится?

— Похоже, что скоро.

— А больше войны не будет?

Папа подумал и не сразу ответил:

— Вот как разобьём злую силу навсегда, чтобы ей нигде и никогда больше не подняться, вот тогда не будет!

Так разговаривали Миша с папой о всяких важных вещах. Когда они возвращались домой, уже были сумерки. Во всю длину Никитского бульвара выстроились зелёные машины. Папа спросил:

— Почему это столько прожекторов?

— Как, разве ты не знаешь? — удивился Миша. — Ведь это будет салют! Неужели ты не видел салюта?

— Да нет, не видел. Откуда же?

Вот чудно! Папа приехал из армии, в честь которой и устраиваются салюты, а сам ни одного салюта не видел!

— Значит, сегодня увидишь, — сказал Миша.

Он угадал: вечером снова торжественно гремели залпы, взлетали ракеты и вся Москва озарялась причудливым сиянием.

Папа и мама стояли у открытого окна, а Миша взобрался на подоконник, достал свою жужжалку и направил её свет вверх, в небо:

— Папа, смотри, я тоже салютую. А правда красиво?

— Очень, — сказал папа. — Это радуется добрая сила, Мишук.

В тот же вечер, сразу после салюта, папа начал укладываться. Миша с мамой ему помогали. Они положили в папин чемодан рубашки, белые узкие подворотнички, большой пакет с дорогим лекарством, которое папа достал в Москве…

Ещё укладку не кончили, как пришла старушка курьер из Союза художников. Она сказала:

— Художницу Денисьеву просили немедля прийти в Союз.

— Сейчас я никак не могу, — ответила мама. — Вот муж уезжает и…

— Ничего не знаю, — повторила старушка. — А только сказали немедля, на экстренное собрание.

— Сходи, Наташа, — сказал папа. — Ведь это недалеко, кажется.

Мама ушла. А Миша с папой закончили укладку. Потом папа щёлкнул замками, поставил чемодан в угол и сказал:

— Так-то! Не горюй, брат. Скоро война кончится, и папа твой вернётся. А пока что ложись спать!

— А ты не уедешь, пока я спать буду?

— Чудак человек! Спи, говорят тебе.

Миша лёг. А папа сел к столу и принялся разбирать бумаги в сумке.

Миша лежал с открытыми глазами, смотрел на папину широкую спину и думал. Думал, думал, потом тихонько позвал:

— Папа!

— Да?

— Папа, послушай. Только не говори сразу «нет», ладно?

— Постараюсь.

— Вот, папа, я придумал… Возьми меня с собой!

— Что? — Папа перестал рвать бумажки, посмотрел на Мишу. — Что ты сказал? Я не понял.

Миша торопливо заговорил, словно боялся, что папа не даст ему договорить до конца:

— Слушай, папа, я всё обдумал. Сейчас мне в Москве делать нечего. В лагере я уже был. В школу ещё рано. Ну что я буду без толку слоняться по двору! Папа, возьми!

Кажется, только сейчас папа наконец понял, чего хочет Миша. Он встал, подошёл к Мишиной кровати, сел рядом с сыном и положил руку на его плечо:

— Мишук, разве это можно? Да ты сам посуди: ну куда я тебя там дену?

Миша сел, откинул простыню:

— А почему нельзя? Очень даже можно! Мешать я тебе не буду!.. Ты и сам говорил, что я тебе не мешаю. Почему нельзя? Вполне можно!

Папа прикрыл Мишу простынёй:

— Во-первых, ляг! Вот так. А во-вторых, это вопрос серьёзный. Город разорён. Фронт ещё недалеко…

Миша лёг было, но сразу же опять вскочил: