Робингуд неспешно и без видимой цели шагает по многократно изломанным, круто падающим к Москве-реке переулкам между Плющихой и Саввинской набережной. Разглядывает забавные особнячки и купеческие доходные дома, проходит во дворы, где не требуется особых спиритических талантов, чтобы вызвать дух Поленовского «Московского дворика». Спускается на пустынную набережную, некоторое время с затаенной усмешкой глядит на север, в сторону Бородинского моста: «…И пораженье от победы ты сам не должен отличать». Вновь возвращается в переулки. Жарко; неопрятные комья тополиного пуха покоятся под бордюром тротуара как умирающие медузы, выброшенные штормом на прибрежную гальку.

– Знаешь, ты сегодня какой-то не такой…

– Лучше? или хуже?

– Не знаю… Ты слишком уж нежен со мною – будто прощаешься… Я стала тебе в тягость?

– Совсем наоборот. Но ты угадала – может случиться так, что мы больше не увидимся.

…

– Вот оно как… Это – тот новый боевик твоего сочинения? Чем там кончилось?

– Ну, чем может кончиться боевик? – хеппи-эндом, разумеется… А вот дальше, похоже, началась легенда. Такие дела.

«Коней они пропили…»

Сергуня и Олежек банку держат классно, но доза все же сказывается, особенно на Олежеке. Майора же хмель не берет вовсе – так иной раз бывает; просто потом будет щелчок – и отрубится разом, вмертвую.

Тут рядом с их столиком возникает, будто соткавшись из алкогольных паров, абсолютно неуместный в здешнем заведении щеголеватый офицер с синими петлицами кремлевской охраны и козыряет экс-оперу:

– Подполковник Лемберт, я не ошибся?

– Майор Лемберт, – щурится тот. – В отставке…

– Вы пьяны, подполковник, – холодно чеканит порученец. – Вашего рапорта об отставке в делах не обнаружено, никакого приказа по Управлению относительно вас не было… если не считать приказа о досрочном присвоении вам очередного звания и представления к правительственной награде. Вы находитесь на службе, так что извольте привести себя в порядок: через четыре часа вас хочет видеть Верховный Главнокомандующий. Прошу следовать за мной.

– Ё-моё, – только и может выдавить из себя Сергуня, провожая взглядом удаляющегося сенсэя. – Ну, вы, блин, даете…

Тут как раз оживает и Олежек – воздвигается над столом, опершись о столешницу пудовыми кулачищами, и сообщает напарнику конспиративным шепотом, от которого взвякивают бокалы у дальней стойки:

– Я в с-с-сортир!..

На этом месте он вдруг осекается, замечая непорядок в диспозиции:

– С-сергуня!! А где с-сенсэй?!

– В Кремль уехал, – невозмутимо ответствует тот.

– Не п-понял… А чё, поближе тут с-сортира нету?..

Бээмвэшка притормаживает у ограды Александровского сада. Последние рукопожатия – с Ванюшей за рулем и Подполковником на заднем сиденье, – и Робингуд высаживается на тротуар:

– И не вздумайте тут торчать, ясно? Останусь жив – головы поотрываю!

– Ну тебя на хрен, Боря, с твоими шуточками…

Ванюша обиженно трогается в сторону Исторического музея, а Робингуд пару секунд, сощурясь, озирает логово Дракона – кремлевскую стену. Экипирован наш благородный рыцарь престранно: безвкуснейший малиновый пиджак (каких уж лет несколько как никто не носит), на шее – золотая цепь якорных параметров, кастет из перстней – одним словом, карикатура на конкретного пацана начала девяностых, «златая цепь на дубе том»…

Пройдя по дорожкам Александровского сада, Робингуд поднимается по мощеной аппарели, ведущей к воротам Боровицкой башни, через которые заезжают в Кремль членовозы. Сейчас ворота заперты, отворена лишь пешеходная калитка. Безмолвная стража пропускает атамана в замок. Жара…

На подходах к Георгиевскому залу Кремлевского дворца Робингуд натыкается на не вполне протрезвевшего Лемберта: тот разглядывает грандиозное, семь на восемь, батальное полотно кисти не то Омлетова, не то Мылова – «Господин президент на обстреливаемых позициях»:

– Слышь, Борь, – а почему он высотном костюме и гермошлеме? Или это такой крутой постмодерн?

– Ага. Типа, аллегория…

Тут только до старшего опера доходит некоторая неуместность пребывания в этих стенах бандита, пусть даже и «благородного».

– А ты чего тут делаешь? Да еще и в таком попугайном виде?

– Да вот, орден желают мне вручить…

– Иди ты!..

– В натуре! С той поры, как патриарх Алексий повесил высший церковный орден Михасю, государство покой потеряло: как это, у тех есть в коллекции авторитет-ордноносец, а у нас нету! Не по понятиям! Искали-искали – и вот нашли: меня… Ну что, пошли в зал? Только знаете чего, Александр Арвидович – старайтесь держаться от меня подальше…

«Честный мент» воспринимает последнюю реплику по-своему:

– Боря, не я их на тебя вывел! Слово офицера.

– Да я не о том, – отмахивается Робингуд. – Просто может случиться так, что меня превратят в дуршлаг прямо тут, в зале…

– Боишься, стало быть, как бы меня не задело?

– Задеть – это вряд ли, – рассеяно отвечает «благородный разбойник», оглядывая ряды черных отдушин под потолком, – у них хорошие снайперы. А вот забрызгать моей кровищей твой кобеднешный костюм могут запросто – оно тебе надо?

В зале, где с минуты на минуту должна начаться процедура награждения, появление наглого братка в малиновом пиджаке вызывает настоящий шокинг с поджиманием губ: «Дожили!..» Телевизионщики, однако, устремляются к Робингуду прямо-таки как эстрадной звезде: поджимающему губы бомонду, разумеется, невдомек, что все они тут – не более чем массовка, собранная именно ради этого интервью в кремлевских интерьерах.

– Дорогие телезрители! Перед вами – Борис Радкевич, бывший майор спецназа, настоящий русский офицер…

– Чепуха, – обрывает телевизионщика Робингуд. – Какой я вам, на хрен, русский? Я – советский!

– Что вы имеете в виду? – озадачивается инервьюер.

– Опоздал родиться, – разводит руками Робин. – А может – поспешил…

Застывший чуть поодаль пыльнолицый «эксперт по кризисным ситуациям» облегченно переводит дух. Бенефициант держится спокойно, за словом в карман не лезет, ну, а уж чего из наболтанного им мы выпустим в эфир – там видно будет: было б из чего выбирать… Но интересно: зачем он решил под братка работать – ему это совершенно не идет…

– А правду говорят, что если опубликовать сухой документальный отчет о ваших операциях, выйдет круче, чем любой российский боевик?

– Понятия не имею: я российские боевики не читаю и не смотрю.

– Как, совсем?!

– Совсем. «Российский боевик» – это, извините, диагноз… Нет, я, конечно, за то, чтоб поддерживать отечественного товаропроизводителя – но так далеко мой патриотизм не заходит.

«Неплохо… это, пожалуй, оставим».

– А можно нескромный вопрос?

– Валяйте!

– Почему вы в таком странном наряде?

– Это я так позиционируюсь.

– Как-как? Позиционируетесь – в качестве кого?

– В качестве бизнесмена, ясный пень! А чё, не видно?

– А можно тогда пару слов о вашем бизнесе?

– Запросто. Я вот тут давеча фирму организовал – «Белая рука» называется… ну, знаете небось наш фирменный знак – сейчас по телевизору бесперечь нашу рекламу крутят, – и с этими словами Робингуд демонстрирует извлеченную из нагрудного кармана наклейку на стекло – черный круг с растопыренной белой пятерней…

«О, идиот! – мысленно хватается за голову пыльнолицый. – Ведь сказано ему было – „аккуратно намекнуть“, и даже примерные заготовки дали… А чтоб впрямую поминать „Белую руку“ – просто запретили! Что ж это он делает, а?.. Похоже, и вправду страхуется – как бы его не отодвинули в сторонку от детища…»