Валерий Прохватилов

И ГРЯНУЛ БАЛ...

(из записок бывшего пациента)

Я в дальнейшем моем рассказе, Сергей Василич, неизменно постараюсь - для пользы дела - поменьше давать эмоций, а фактов более. Пусть сегодняшние клиенты ваши, из психогруппы, с пользой примеряют на себя специфические мои одёжи, потихоньку сопоставляя, что могло быть, что стало с каждым из нас, из простых матросов пиратской лихой фелуки, как мы звали (лет двадцать тому!) с похмелья Ленинградский радиокомитет. Да, пусть смотрят, что стало с каждым из нас, кто единственным лекарством от всех бед и печалей мира выбрал именно этот вот - доступный и достаточно простой для всех ритуал ухода... От бессилия своего, от сознания умело организованной и какой-то даже, как нам казалось, откровенно и насмешливо поощряемой год от года правовой беспомощности своей мы и впрямь уходили в водку порой, как тот страус головенкой легкой в песок в роковую минуту гона. Нет меня, не ищите, не тревожьте дырявую душу мою, - я совсем в другом измерении живу, в ирреальном, но отчасти даже весьма удобном мире таком - в себе. Почти так же все точно, как в бессмысленном одиночном забеге на сорок два километра и сто девяносто пять метров - день за днем, год за годом, под косыми взглядами строгих судей, - а жизнь одна...

Все же главное ощущение от тех лет осталось в душе такое: почему-то нас всех (кочегаров, машинистов, вообще СТАРАТЕЛЕЙ НИЖНЕЙ ПАЛУБЫ) по самым различным поводам постоянно трясло. Как под током или, что почти одно и то же, как на вибростенде. Ну, а ежели не трясет (видно, что-то где-то лопнуло, отключилось), все едино идешь к своей цели тихо, как солдат по кромке минного поля, получивший задание определить к рассвету его границы. Ситуация эта создавалась всей жизнью весьма искусно - как бы даже отчасти сама собой, ибо со стороны начальства никаких к тому конкретных и точных действий по виду не принималось. Временами мне виделся здесь элемент игры: если мы - грызуны, каждый из которых день и ночь подтачивает какой-нибудь свой невидимый сладкий корень, то они - востроглазые степные орлы, со спокойствием до поры глядящие вдаль и вдаль; если мы - волки, они - охотники, обложившие нас флажками, напряженно ожидающие, когда стрелка точно покажет заранее условленную минуту гона; если мы - контрабандисты, они - таможенники... Мы как будто стараемся нечто такое (такое!) в эфир просунуть и протащить, соответственно они обнаружить это НЕЧТО и обезвредить. Иногда - и они, и мы - действовали (хотя "действовали" здесь, пожалуй, звучит не точно), скажем, так - поступали - не совсем осознанно (не нарочно!), а скорее - по интуиции, то есть как бы даже без злого умысла, - тем не менее (видит Бог!) все равно получался умысел, и начальство наше, обнаружив в тексте в который раз всё те же "ненужные сегодня народу" ассоциации, начинало в конечном счете опять печь выговоры, как хорошая хозяйка печет на пасху куличи.

...Временами до сих пор я ловлю себя с неожиданностью на том, что боюсь включать радио. Вдруг опять услышу кого - оттуда... Ибо мне претит грубая практическая всеядность отнюдь не абстрактных лиц, склонных при одном режиме в стране считать единственной прямой праматерью своей Еву, при другом обезьяну. То есть когда и кому это выгодно. Пусть по мне наш тогдашний главред Игорь Болш, например, со счастливой какой оказией заберется хотя бы даже и на самый далекий Марс, передаст актуальный свой репортаж с побережья пустынных его каналов, - все равно я голос его узнаю. Несмотря на то что такие, как он, имя свое объявлять в эфире теперь не особо любят...

Вечерами пили - легко, как в фильме, - а наутро так же просто опохмелялись, благо точки все открывались в то время в девять. Деньги были, здоровье было, - что еще свободному человеку надо? Повод, что ли? Так ведь он и есть повод: так тебя порой поведет, зараза, - не упомнишь, где пил, где падал. "Мальчики-то наши, кажется, опять загуляли, Максим Максимыч... (Это наша "старшая", Петракова, и кстати, отнюдь не злобно, а, напротив, терпеливо, с материнской, душевной такой заботой.) Прямо уж и не знаю, что делать, Максим Максимыч. Будем ждать..." - "Как появятся - всех ко мне! Будем с этим делом кончать, и сразу! Проколов нет?" - "Все вперед сдано, дней на десять, Максим Максимыч. Все же лучшие журналисты..." - "Сукины дети, а не журналисты, ети их мать! Как увидите кого, передайте, чтоб не только пили, но и чтобы закусывали - как следует быть, мерзавцы!" - "Хорошо, Максим Максимыч. Вы не волнуйтесь..." - "Это им волноваться надо, ханыгам, б..! Ни-чего, ничего, - я им всем устрою!.."

Обстановка в целом была такова (я со временем убедился в этом, Сергей Василич), что держать нашу сворку на короткой шлейке им было выгодно. Мы и впрямь ведь не просто работали, а молотили тогда, как негры, и притом (заметьте!) в чем-нибудь еще всегда виноваты были. На любого из нас - на Баркова и Кайкина, на меня и еще кого-то, - у Комкова и Крагина под рукой обязательно имелось обстоятельное фирменное досье, толщиной, как мыслилось мне, в два пальца, если не в три. Тут на той же летучке пойди попробуй вякни хоть что-нибудь этакое против всеобщей шерсти, - мигом охолонут! Пасть заткнут и, пребольно руки заломив, свяжут их в локтях или сухожилия вмиг подрежут, будешь только левой задней лапкой дергать тогда слегка, будто препарированная лягушка. А уж слово брякнуть поперек или даже просто хвост поднять, в несогласии своем фрондерском, - все, и думать не могли! Тут чертa, пограничный шлагбаум с полосатой, как зебра, будкой, зона, с вышками по углам и проволокой под током. Так что молча теперь сиди, правдолюбец хренов, тля, а заодно еще и моська из подворотни! Молчи!..

Вообще же беспечное и довольно-таки прямое увлечение наше Бахусом - именно в те годы, в нашей вольной среде, - было, пожалуй, для всех нас как некий уютный фон. Дело, кстати, вовсе даже не в том, чтоб, к примеру, начальство про нас не знало, ибо знало оно прекрасно. Или, может, ежели точнее сказать, догадывалось. Потому как разведка работала день и ночь: Болш "постукивал" порою или кто-то еще, должно быть. Социальная психология метод сей называет "включенное наблюдение". Очень точно, по-моему, - факты, факты... Но, однако, Комков при этом и тут себе на уме: коли уж не захочет чего заметить так не заметит. Главное ведь, чтоб не было никаких эксцессов. И работа чтоб, конечно, не пострадала. Посидели, как мышки, тихо и разошлись. Как на детском утреннике в саду, где у зрителей слеза вышибается от какой-то всеобщей сердечной жалостности. То есть именно в том и главное, чтобы тихо. Отмечают ребятки, дескать, новую свою какую-то негаданную удачу, и ладно... Чего тут особенного? Ничего особенного и нет... В этом смысле высокое начальство наше напоминало нам всем отчасти тех устойчивых во взглядах и довольно праведных педагогов, которые, обнаружив внезапно у пятнадцатилетней, невинной по виду школьницы застарелую венерическую болезнь, выражаются о ней примерно в том плане, что вот-де ребенок вовремя не нашел вокруг себя достойных социально-нравственных ориентиров, а посему и попал в круг ложных представлений и ценностей. Нет бы просто по-русски сказать, что триппер...

Отмечали же мы в те блаженные времена все подряд события и все даты. Дни печати, радио и Победы (пятого, седьмого и девятого мая), - это ведь практически уже запой... В январе - прорыв блокады, окончательное снятие блокады... Майские, ноябрьские. Конституция, Новый год... День Советской Армии и Восьмое марта... А для кучи уже (для смеха) - День пограничника, День взятия Бастилии и День торгового работника - "Разве ж мы не торговцы?" В обязательном порядке почему-то даже - День рыбака... Это Дима Кайкин регулярно погружал в календарь свой аттический матовый нос, как в святцы. Дни рождения еще сюда бы надо приплюсовать и различные наши собственные премьеры в многочисленных жанрах радио. Новоселья опять же, разводы и похороны. Да и просто огнем горящие наши души... Или, скажем, - День работников милиции, в ноябре, - как не выпить?.. Если вспомнить при этом благородную науку вашу, Сергей Василич, однозначно толкующую о том, что алкоголь в крови держится около трех недель, тут и слов никаких, по-видимому, уже говорить не надо - ясно и так...